Автор: А. Дзермант (kryuja.org)
24.02.2009 г.
Огромнейший лесной массив, известный как Оковский лес, останки которого сохранились до сегодняшнего дня на северно-восточной окраине белорусского этнолингвистического ареала, составлял значительную часть древней Кривии. Первое воспоминание о нем, которое обращает внимание на местонахождение леса, находим уже в «Повести временных лет»:
«Днепръ ведь потече из Оковьскаго леса, и потечеть на полъдне, а Двина ис того же леса потечет, а идеть на полунощье и внидеть в море Варяжьское. Ис того же леса потече Волга на въстокъ» [1].
Оковский лес, располагающийся у истоков трех больших европейских рек – Днепра, Двины и Волги - находится в сердцевине т. н. Большого водораздела Восточной Европы, который, в свою очередь, входит в Главный водораздел Европы [2]. Ни один из водоразделов европейских рек не может сравниться с водоразделом Волги, Днепра и Двины ни по общей протяженности трех главных рек, ни по общей площади водосбора. Большой водораздел на Валдайской возвышенности в качестве природной, культурно-исторической и этногеографической территории — узла, соединяющего большие просторы на севере, юге, западе и востоке, — считается специалистами уникальным не только в европейском, но и в континентальном евразийском и даже планетарном масштабе [3].
читать дальше
Обращая внимание на такое отличительное местоположение и прежние попытки изучения, все же стоит признать, что Оковский лес остается по большей части terra incognita.
Тот, кто затрагивает тему Оковского леса, чаще всего упоминает финскую этимологию его названия. Полагается, что из-за расположения леса на Большом водоразделе определение «Оковский» восходит к финн. jokki ‘река’ и, соответственно, начальное наименование надо было бы понимать как ‘лес рек’[4]. Согласно этой версии, аборигенами леса были финские племена, от которых он и получил своё имя, что позже и попало в древнерусские источники. Действительно, нельзя отрицать возможного присутствия финского населения в северной части леса, однако при этом не стоит забывать и о других автохтонах этого края — балтов, которые жили (и, по-видимому, преобладали) там с древнейших времен [5]. Анализ названий водных объектов показывает, что общее пространство балтской гидронимии Верхнего Поднепровья переходит в бассейн Двины,, тогда как финская гидронимия занимает тут периферийное положение [6]. Балтская водная номенклатура представлена в значительном количестве и в верховьях Волги [7]. Эти факты позволяют рассматривать как приоритетную именно балтскую этимологию наименования Оковского леса.
Балтское истолкование недавно предложил лингвист О. Трубачев [8]. По его словам, Оковьскыи лѣсъ — это, скорее всего, адаптация (калька) местного субстратного балтского выражения *Aku(n) medjas ‘лес источников’, что коррелируется с лит. akis ‘глаз; чистый источник в заросшем болоте’, лат.aka ‘криница, источник, колодец’. О. Трубачев полагает, что предложенная этимология наилучшим образом стыкуется с природными особенностями этого леса, хорошо вписываясь в балтский гидронимический фон окрестности и соответствуя таким гидронимам, как, например, Ока, Akiu ezerelis ‘криничное озерцо’ и пр. [9]
Гипотеза О. Трубачева, связанная, прежде всего, с природным, «водно-родниковым» фактором номинации леса, выглядит достаточно убедительно, хотя не может сойти, как единственно возможная. Отдельного внимания требует и культурная причина, которая могла бы позволить открыть другие перспективы не только в этимологии, но и в изучении этногеографического контекста Оковского леса.
Весьма перспективно тут, на наш взгляд, обращение к теме сакральной географии и мифологической типологии пространства. Дело в том, что при изучении процесса славянизации здешних балтов было сделано очень интересное наблюдение:
«В связи с культом истоков рек, холмов, а также возможно, по другим причинам Главный Европейский водораздел был зоной наибольшего распространения языческих святилищ, проживания священников, своеобразной сакральной территорией, куда могли стекаться паломники со всего балтского пространства» [10].
Есть определенные свидетельства того, что истоки рек в белорусской дохристианской традиции нередко сакрализовались [11]. Сакрализация верховий рек в нашей стране — расширенное явление; например, в бассейне Сожа городища-святилища размещались именно в верхних течениях рек [12], так же, как и в землях смоленских кривичей [13].
Непосредственно с истоками Днепра и Двины связано представление о происхождении белорусов и их мифологического первопредка Белополя[14], образ и имя которого (принимая во внимание связь белого цвета со священниками в индоевропейской символике) соответствуют персонажу с сакральным статусом [15]. Исследователи уже отмечали очень архаичный характер белорусского этногенетического мифа и его действующих лиц [16]. Это подтверждается и мотивом мифа о том, как Белополь, поймав двух птиц (одну с южного моря, вторую с западного), а после отпустив, натравил на них своих охотничьих собак Стаўры и Гаўры. Каждая птица полетела в свою сторону, а за ними стремительно побежали собаки, а по следам тех собак потекли реки — Двина и Днепр. Материалы древнегреческой и ведийской мифологий позволяют реконструировать праиндоевропейские представления о небесных реках, что сравниваются с птицами и могутотождествляться с большими восточноевропейскими реками, в истоках которых могла находиться прародина индоевропейцев [17]. Белорусское представление точно соответствует этим понятиям, а его конкретная «привязка» к истокам Днепра и Двины позволяет видеть в нем мифическо-географическую основу сюжета, который индоевропейцы расширяли во время своего расселения.
К истокам рек имеет причастность мифо-поэтическое осмысление шеренги других топографических объектов. Напомнимдревнеримскую легенду об озере, связанном со святым горным лесом Alba (лат. ‘белый’), которая восходит кобщеиндоевропейскому представлению об озере, где спрятан сверкающий клад и из которого вытекают все реки мира [18]. В связи с этим представлением интересно отметить, что, с одной стороны, западноевропейские картографы, начиная, по крайней мере, с Каталонской карты 1375 г., считали, будто Волга, Днепр и Двина берут начало из одного озера, которое часто называли Белым, путая его с Белым оз., из которого, как полагалось, берет начало Волга (на самом деле оттуда вытекает ее левый приток Шексна). [19] С другой стороны, именно в белорусском ареале чрезвычайно распространены архаичные легенды о волшебном происхождении озёр.
Также в индоевропейских мифологиях предоставлен образ горы (Золотой горы), что символически олицетворяет сакральный центр и ось вселенной, с которой стекают все реки: Рифейские горы греков, индийская «золотая Мэру», иранская Хара Берэзайти. И на Беларуси, к примеру, рядом с сакрализованными возвышенностями часто можно встретить «святые источники» (сравн. Святую гору у д. Стрелки Верхнедвинского р-на, на которой находился «святой источник» с целительной водой и росла большая сосна, которая была эпицентром купальского обряда [20]). Отметим, кстати, что в контексте «основного» мифа индоевропейцев «гора» и «лес» в определенном смысле могут сойти за равнозначные элементы[21].
В античной традиции, которую позже переняли многие средневековые западноевропейские географы и картографы, господствовало мнение, что истоки Борисфена (Днепра), Рудона (Двины), Ра (Волги), Танаиса (Дона) утрачиваются в больших Рифейских, Гиперборейских или Алаундских горах [22]. Начальные античные знания про истоки восточноевропейских рек с северных гор или озер восходят к географическим представлениям еще ионийского периода (VI — IV вв. до н. э.), в основе которых сохранялась мифологема «Золотого века»[23]. С тех же времен Рифейские горы традиционно считались разделом бассейнов Черного и Балтийского морей и на многих картах даже XVI ст. разделяли водосборы Днепра, Двины и Немана [24].
С горы, у которой находится Дерево Вселенной и озеро (море), берет начало большая река ариев Rasā («Ригведа»), или Rañhā(«Авеста»). Эту реку, известную античным европейским географам как Ра, В. Абаев идентифицирует с Волгой [25]. На Беларуси образ Золотой горы отобразился в многочисленных местных названиях, сравн.: Райские горы — взгорье между Невлем и Себежем, которое разделяет бассейны Двины и Великой [26]. Заметим, между прочим, что эти горы как часть Большого водораздела находятся поблизости Оковского леса.
Имеем и прочие сведения: арабский путешественник аль-Хорезми (IX ст.) сообщал про реку Др’ус (Данапрус?), что начинается с горы Рус («Джабал Рус»), с чем сопоставляется позже свидетельство «Худуд ал-Аллам» (Х ст.) про «гору Рус» («Кух-э Рус») на север от волжских булгар и сообщение Константина Порфирогенета (Х ст.) про «горы», где живуткрывітэйны, которые платили дань руси [27].
По мнению литовского исследователя А. Сейбутиса, реальным прототипом северных гор античных и средневековых географов, святых гор индоиранских мифов (Мэру, Хара Берэзайти) и вообще образа «Золотой горы» были вершины последнего ледника, вокруг которых по мере таяния и распада на глыбы формировались приледниковые водоемы [28]. Приледниковые водоемы на Русской равнине дали начало многим озерам, а также служили истоками водных течений, из которых позже сформировались русла Волги, Днепра и Двины.
Вероятная связь символических образов святого центра Вселенной — горы, дерева (леса), озера, источника с Большим водоразделом, а также их возможная палеогеографическая интерпретация могут свидетельствовать в пользу того, что все это вправду очерчивало особый сакральный статус здешней земли [29].
Авторитетные специалисты обратили внимание и на необычный характер археологических культур железного века на территории Верхнего Поднепровья и Подвинья: штрихованной керамики, днепровско-двинской и банцаровской. Это проявляется, между прочим, в скромности материальной культуры, отсутствии похоронных памятников (в первых двух), консервативно-патриархальном строе жизни населения. Такой археологический облик резко контрастирует с более ярким, эффектным и динамичным миром окружающих народов Центральной Европы или евразийских степей. Это дает основания полагать, что носители этих культур были словно «какими-то другими балтами, которые отличаются по своим психологическим установкам и, соответственно, по структуре культуры, от своих более западных сородичей» [30]. Д. Мачинский подкрепляет этот тезис наблюдением про минимальное присутствие причерноморских импортных вещей в верховьях Днепра и Двины. По его мнению, это может объясняться тем, что консервативное и чрезвычайно прочное днепровско-двинское (позже — банцаровско-тушемлянское) этнокультурное сообщество не пропускало через свою территорию заграничных торговцев, послов и переселенцев [31]. Это наблюдение хорошо коррелируется с сообщением арабского автора аль-Балхи (около 920 г.) про загадочную страну Артанию, обитатели которой убивали каждого иноземца, что путешествовал по их земле, и никому не позволяли к себе попасть. Она могла находиться в Верхнем Поднепровье [32].
С нашей точки зрения, все эти факты помимо этнической интерпретации могут иметь социокультурную. Как известно, ориентацией прежде всего на духовные, а не на материальные ценности, аскетизмом, консервативной сознательностью и замкнутостью характеризовалось в традиционном индоевропейском обществе состояние священнослужителей [33]. Имея в виду сакральный контекст пространства Верхнего Поднепровья и Подвинья, позволим себе высказать мнение, что приписываемые черты могли в какой-то степени соответствовать ментальным особенностям и культурному отмежеванию обитателей этой стороны. В такой перспективе противодействие, которое, по-видимому, оказывалось проникновению иноземцев на эту землю, можно сопоставить с дохристианским чествованием святых обителей (в том числе древними балтами), куда иноземец не имел права заходить, а нарушитель должен был искупить свой проступок кровью (сравн. мотивацию убийства св. Войцеха пруссами [34]).
Ради факультативного подтверждения сакрализации Большого водораздела и его жителей, обратим внимание также на мнение Ф. Модестова, который, изучая уставы племен Смоленского Поднепровья I тыс. до н. э. — I тыс. н. э., утверждал, что у населения тушемлянской культуры характер племенного тотемизма имел культ медведя [35]. Между тем, медведь — одно из самых сакрализованных животных в белорусской мифологии, а способность превращаться в него приписывалась колдунам и шаманам, к тому же, в Беларуси, Литве и Скандинавии медведь в народных сказках исполняет роль священника [36].
С тушемлянской культурой генетической преемственностью связаны смоленские кривичи, которые в «Повести временных лет» локализуются точно в верховьях Волги, Двины и Днепра[37]. Наиболее обоснованной этимологией этнониму«кривичи» представляется сакральная, в которой отобразился семантический переход ‘кривой’ > ‘святой’, в особенности показательный на примере балтских языков [38]. В связи с этим обращает на себя внимание «кривская» номенклатура Оковского леса: р. Кривица у самого истока Двины, оз. и д. Кривское (Осташковский район Тверской области), поблизости от них — оз. Святое, древнее название городища и самого г. Торопец — Кривит (Кривитепск, Кривич), которое сохранялось у тамошних жителей до середины ХIХ ст. [39] (сравн. название городища в литовском местечке Kernave — Krivaiciokalnas‘Крывайцісава гора’ (варианты -Kriveikiskiokalnas, Aukakalnis ‘жертвенная гора’), ур. Кривка (Будницкий округ Велижского р-на), д. и местечко Кривка «при реч. Кривке» (Узнавский округ Велижского р-на), в. Кривонино (Церковищенский округ.Велижского р-на.)[40] и пр. Разумеется, этот список фрагментарный и далеко не завершен, детальное изучение топо- и гидронимии региона может дать более полную картину.
Приведенные выше факты могут свидетельствовать в пользу предположения о святости Оковского леса [41]. Это, в свою очередь, позволяет разглядеть еще одну возможность этимологии названия Оковского леса, которая связана с лит. alkas‘гора, поросшая лесом’, ‘святой лес’, ‘место жертвоприношения на горе, капище’, ‘место, где сжигались жертвы’, alka‘жертва’, ‘место для пожертвований’, ‘жертвенная гора’, ‘идол’, лат. elks ‘идол, божище’, а также лит. auka ‘жертва, жертвоприношение’, которые восходят к сакрализованным коннотациям и.-е. *alk- / *elk- ‘гнуць, кривить’ [42]. В таком случае Оковский лес можно сравнить с alkosmiskai ‘святыми лесами’, известными в Литве и Пруссии [43]. В пользу нашей гипотезы может свидетельствовать еще один вариант названия Оковского леса — Валконскі (Волконский) [44]. Дело в том, что балтская основа *alk- при достаточно раннем проникновении во восточнославянские языки приобрела бы закономерную полногласную форму *olok-, а с регулярной протезой в- — *volok- (сравн. реконструированную форму *volok- ‘жертва’, откуда, правдоподобно, бел. валачыцца ‘просить милостыню’, валачобнік ‘тот, кто собирает пожертвования’) [45]. При этом связь названия Валконскі, а также его варианта Валакоўскі (Волоковский) с волакамі, которые на истоках рек использовались еще со времен существования пути «с варягов в греки» [46], пожалуй, надо списывать на народную этимологию. Большая вариативность именования леса - Оковский, Валконскі, Валакоўскі, даже Волгінскі (словно из-за того, что из него вытекает Волга) – заставляет искать другую версию его происхождения. Припомним также расположенные в прежних границах леса топонимы Алкатово, Оковцы (Оковец). Очень показательно, что топография д. Оковцы, название которой считается производным от именования леса, сближает ее с лит. alkai (alkokalnai): поселение стоит на берегу р.Пырышня, рядом — городище и курганный могильник, с которыми связываются представления про «дивное» явление двух чудодейственных икон, у деревни есть издавна чтимый Святой ручей [47](сравн. самое именование Оковец и лит. Alkaviete — пригорок с рощей у д. Visdievai б. Новоалександровского р-на. Ковенской обл. [48]). Впрочем, нельзя исключать, что варианты Валконскі, Валакоўскі могут тоже коррелироваться с лит. valka ‘лужа, которая образовывается после дождя’, ‘заболоченная местность, где все время стоит вода’, ‘луг с прудом’, лат. valka ‘мокрый луг в лесу’, ‘низкое мокрое место на лугу’, ‘лужа на дороге’ < балт. valk- ‘влажное место’, вос.-полес. волока ‘заболоченная обитель’ [49].
Непосредственное соотнесение названия Оковский лес с лит. auka (*auk- > *ak-) пока не является очень надежным в виду неясного происхождения литовской формы. Считается, что слово auka ‘жертва, жертвоприношение’ было введено в обиходС. Давкантасом под влиянием диалектного фонетического перехода l> u [50]. Между тем, согласно новейшим материалам, слово auka уже существовало в XVIII ст. в значениях ‘подъём; покачивание качелей; покачивание люльки; работа на ткацком станке (шатание ткацкого станка)’. В языке XVIII ст. находится связанная с этим существительным удостоверенная группа глаголов — aukuoti, aukoti, aukauti с тремя значимостями: 1) ‘поднимать — колыхать; ткать’; 2) ‘приносить жертву’; 3) ‘поднимать — воспитывать’. Все это свидетельствует о возможной контаминации значений и происхождении auka из alka (зафиксированы Aukoskalnаs ‘гора с жертвенником, капищем’ (р-н Telsiai), гора Aukakalnis (р-нDaugai), в. Aukrahstis (р-н Alytus) [51].Однако при этом не совсем ясным остается время и территория, на которой такаяконтаминация могла произойти.
Таким образом, учитывая природный и мифологический контекст водораздельного Оковского леса, не исключено, что разные варианты его названия могут свидетельствовать еще и про очень давнюю контаминацию «родникового» и «сакрального» смыслов именования леса (*ak- / *alk-).
P. S. Оковский лес — неотъемлемая часть природного и культурно-исторического (в т. ч. и мифологического) наследия нашего народа. В начале II тыс. эта окраина древней Балтии, населенная кривичами, вошла в состав «русского» Смоленского княжества. Начиная с ХIV ст. «страна истоков» становится объектом ярого геополитического сражения меж Литвой и Москвой, наконец, после Андрусовского соглашения 1667 г., отходит к России. Но еще к началу ХХ ст. у коренных обитателей этой стороны, «тудовлян», исследователи фиксировали типичные белорусские этнографические черты[52], которые имели преимущественно субстратное происхождение [53]. Я. Карский присоединял большую часть территорииОковского леса к «классическому» этнографическому пространству «белорусского племени» [54].
…В 2003 г. в Твери представители властей Беларуси и России под вывескою Объединенной Тверской инициативы «Славянские ключи» провели круглый стол на тему геоисторической значимости Валдайской возвышенности, откуда вытекают большие реки Восточной Европы. Под патронажем российского президента и с одобрения московского патриарха тут собираются построить Славянский центр историко-культурных и духовно-моральных традиций. Никто, однако, не упоминает про обязанность народов, имеющих право на эту территорию, — беларусов и россиян, произнося словами В. Топорова, пророненными в связи с проблемою Восточной Пруссии, «кроме всего возрождать и сохранять память о своих древних предшественниках в этом месте»[55]. Ведь именно от них, балтов, кривичей, которые издревле были охранниками Оковского леса и его тайн, берут свои истоки историческо-культурные и духовно-моральные традиции этой стороны.
[1] Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. М. — Л., 1950. С. 11—12.
[2] Воробьев В. Великий водораздел Восточной Европы: географо-археологический аспект // Тверской археологический сборник. Вып. 1. Тверь, 1994. С. 3.
[3] Тамсама; Воробьев В. Оковский лес — земля истоков // Архипов Л., Воробьев В. Вода для Твери. Тверь, 1999. С. 5—6.
[4] Алексеев Л. Некоторые вопросы заселенности и развитие западнорусских земель в IХ — ХIII вв. // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 25; Барыбин В. Оковский лес // Тверская старина. 1995. № 12—13. С. 119.
[5] Седов В. Балты и финно-угры в древности (по данным археологии); Лозе И. Этнокультурная ситуация в бассейне верхнего и среднего течения Даугавы и Днепра в эпоху ранней бронзы (по археологическим данным) // Uralo-Indogermanica. Балто-славянские языки и проблема урало-индоевропейских связей: Материалы Третьей балто-славянской конференции (Москва, 18 — 22 июня 1990 г.). Ч. 1. М., 1990. С. 89—94; 95—100.
[6] Топоров В., Трубачев О. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962. С. 235, 242.
[7] Агеева Р. Субстратная гидронимия западной части Калининской обл. (в границах исторической Деревской пятины) // Вопросы географии. 1974. Сб. 94. Топонимия Центральной России. С. 104—111.
[8] Трубачев О. Смоленские мотивы // Трубачев О. В поисках единства: Взгляд филолога на проблему истоков Руси. М., 1997. С. 154—155.
[9] Параўн. таксама гідронімы басейну Дзвіны, праўдападобна ўтвораныя ад лат. acs ‘адкрытае акно, якое трымае ваду ў багне’, літ. akis ‘балота, багна з вокнамі’ (Катонова Е. Некоторые балтийские гидронимы бассейна Западной Двины на территории Белоруссии // Балтийские языки и их взаимосвязи со славянскими, финно-угорскими и германскими языками: Тезисы докладов научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения академика Я. Эндзелина. Rīga, 1973. С. 49—50).
[10] Зайкоўскі Э. Балты цэнтральнай і ўсходняй Беларусі ў сярэднявякоўі // Гісторыя, культуралогія, мастацтвазнаўства: Матэрыялы III Міжнароднага кангрэса беларусістаў «Беларуская культура ў дыялогу цывілізацый» (Мінск, 21 — 25 мая, 4 — 7 снежня 2000 г.) (Беларусіка = Albaruthenica. Кн. 21). Мн., 2001. С. 37.
[11] Зайкоўскі Э. Вытокі рэк // Беларуская міфалогія: Энцыклапедычны слоўнік / Навук. рэд. С. Санько. Мн., 2004. С. 99—100.
[12] Бруевіч І. Папярэднія звесткі аб язычніцкіх свяцілішчах Пасожжа // Весці Нацыянальнай Акадэміі навук Беларусі. Серыя гуманітарных навук. 1999. № 4. С. 39.
[13] Седов В. Языческие святилища смоленских кривичей // Краткие сообщения Института археологии Академии наук СССР. 1962. Вып. 87. С. 58 (мал. 18).
[14] Легенды і паданні. Мн., 1983. С. 78—79.
[15] Лобач В., Шишков А. Потомки Белополя. Новый взгляд на происхождение народа // Родина. 2001. № 1. С.48—49.
[16] Санько С. Бай; Стаўры і Гаўры // Беларуская міфалогія… С. 39—41; 488—489.
[17] Зайцев А. Реки индоевропейской прародины // Славяне. Этногенез и этническая история (междисциплинарные исследования): Межвузовский сборник. Л., 1989. С. 53—56.
[18] Иванов В. Цветовая символика в географических названиях в свете данных типологии (к названию Белоруссии) // Балто-славянские исследования. 1980. М., 1981. С. 165.
[19] Белы А. Хроніка «Белай Русі». Нарыс гісторыі адной геаграфічнай назвы. Мн., 2000. С. 82. А. Белы дапускае, што ўяўленне пра Белае воз., з якога нібыта выцякаюць Дняпро, Дзвіна ды Волга, узыходзіць да паведамлення «Аповесці мінулых часоў» пра Оковский лес. Аднак наяўнасць згаданага рымскага падання высоўвае перадусім уласна «лацінскую» версію паходжання гэтага ўяўлення сярэднявечных картографаў, якое накладалася на звесткі пра рэальнае знаходжанне вытокаў трох рэк у адным месцы, і гэта, у сваю чаргу, добра карэлявалася з водгуллем даўняй міфалагічнай традыцыі.
[20] Лобач У. Некаторыя вынікі этнаграфічных дасьледваньняў Беларускага Падзьвіньня (экспедыцыі ПДУ 1995 — 1997 гг.) // Гісторыя і археалогія Полацка і Полацкай зямлі: Матэрыялы III Міжнароднай навуковай канферэнцыі (Полацк, 21 — 23 кастрычніка 1997 г.). Полацк, 1998. С. 163.
[21] Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. М., 1974. С. 12—13.
[22] Бонгард-Левин Г., Грантовский Э. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история. М., 1983. С. 152—153; Булкин В. Некоторые данные об исторической географии центральной Белоруссии // Древнерусское государство и славяне. Мн., 1983. С. 7.
[23] Ельницкий Л. Знания древних о северных странах. М., 1961. С. 83.
[24] Белы А. Тэрыторыя сучаснай Беларусі на карце Ідрысі (1154 г.) // Беларускі гістарычны агляд. 1998. Т. V. Сш. 2. С. 403.
[25] Абаев В. К вопросу о прародине и древнейших миграциях индоиранских народов // Древний Восток и античный мир. М., 1972. С. 30.
[26] Санько С. Залатая гара // Беларуская міфалогія… С. 179.
[27] Мачинский Д. О месте Северной Руси в процессе сложения Древнерусского государства в европейской культурной общности // Археологические исследования Новгородской земли. Л., 1987. С. 15.
[28] Сейбутис А. Индоевропейцы: палеоэкология и природные сюжеты мифов // Природа. 1987. № 8. С. 104.
[29] Санько С. Беларусь: паміж Поўднем і Поўначчу. Падставовыя складнікі аўтэнтычнага мэтапалітычнага дыскурсу // Санько С. Штудыі з кагнітыўнай і кантрастыўнай культуралёгіі. Мн., 1998. С. 185—186.
[30] Щукин Б. Рождение славян // Stratum. 1997. Структуры и катастрофы // stratum.ant.md/stratum%20plus/articles/schukin/...
[31] Мачинский Д. О месте Северной Руси в процессе сложения Древнерусского государства… С. 12.
[32] Санько С., Кашкурэвіч Х. Загадкавая краіна Артанія // Імя тваё Белая Русь / Укл. Г. Сагановіч. Мн., 1991. С. 172—180.
[33] Широкова Н. Кельтские друиды: интеллектуальная элита античного мира? // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 2. 1996. Вып. 4 (№ 23). С. 24—25; Перзашкевіч А. Да пытаньня аб варне брагманаў у поствэдыйскі пэрыяд // Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1994. № 1. С. 53—62.
[34] Beresnevičius G. Šventasis Vaitiekus Prūsijoje // Prūsijos kultūra / Sud. G. Beresnevičius, I. Narbutas (Senovės baltų kultūra. <Вып. 3>). Vilnius, 1994. С. 211—220.
[35] Модестов Ф. Языческие культы племен смоленского Поднепровья в I тыс. до н. э. — I тыс. н. э. // «Гістарычныя лёсы Верхняга Падняпроўя»: Рэгіянальная навуковая канферэнцыя (Магілёў, 12 — 13 мая 1994 г.). Ч. 1. Археалогія. Магілёў, 1995. С. 156.
[36] Зайкоўскі Э., Санько С. Мядзведзь // Беларуская міфалогія… С. 333—336.
[37] Повесть временных лет. Ч. 1. С. 13.
[38] Падрабязней гл. артыкул С. Санька «Імёны бацькаўшчыны. Крыўя» ў гэтым выданні.
[39] Города и районы Калининской обл.: Краткие очерки / Сост. М. Ильин. М., 1978. С. 591—592.
[40] Список населенныхъ мѣстъ Витебской губ. / Подъ ред. А. Сапунова. Витебскъ, 1906. С. 49, 60, 63.
[41] Исаков В. Озеро Селигер. М., 1985. С. 64.
[42] Топоров В. Прусский язык: Словарь. A — D. М., 1975. С. 72—74.
[43] Vaitkevičius V. Alkai: baltų šventviečių studija. Vilnius, 2003. С. 60.
[44] Алексеев Л. «Оковский лес» Повести временных лет // Культура средневековой Руси. М., 1974. С. 8.
[45] Санько С. Верагодны беларускі рэфлекс аднаго цыркумбалтыйскага рытуальнага тэрміна: *alka- : блр. *volok- // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў у І тыс. н. э.: Тэзісы дакладаў і паведамленняў міжнароднай канферэнцыі (Мінск, 12 — 15 сакавіка 1996 г.). Мн., 1996. С. 73.
[46] Трубачев О. Смоленские мотивы. С. 156—164.
[47] Алексеев Л. «Оковский лес» Повести временных лет. С. 6—7.
[48] Būga K. Rinktiniai raštai. T. I. Vilnius, 1958. С. 357.
[49] Непокупный А. Географические термины и топонимы украинского Полесья и балтийские (иранские) названия рельефа // Baltistica. 1970. Т. VI (1). С. 11—16.
[50] Тамсама. С. 355—357; Fraenkel E. Litauisches etymologisches Wörterbuch. Bd. I. Göttingen, 1962. С. 24—25.
[51] Степанов Ю. «Два огня», «две воды», «две крови» и т. п. в индоевропейском языке и культуре («живой огонь» у славян и у Гераклита; лат. Vulcānus и лит. álkas, alkà; и др.) // Историческая лингвистика и типология. М., 1991. С. 78—79.
[52] Белы А. «Краіна вытокаў» // Спадчына. 1993. № 3. С. 45—47. Параўн. сведчанне С. Максімава пра «беларускія» рысы насельнікаў вышнявінаў Волгі: «…Тут і нязменнае дзеканне, і нарэшце класічная дуда — скураны круглы мяшок з прыстаўною да адтуліны жалейкаю, — дуда, якая грае не толькі тады, калі ў яе дзьмуць і водзяць пальцамі, але і калі дзьмуць перастануць. Тут жывыя яшчэ расказы пра капітана-спраўніка Бабая, які вырашаў людскія спрэчкі і правіны бацькоўскім судом, паводле даўніны» (Максимовъ С. Белорусская Смоленщина съ соседями // Живописная Россія. Отечество наше въ его земельномъ, историческомъ, племенномъ, экономическомъ и бытовомъ значеніи / Подъ общ. ред. П. Семенова. Т. III. Ч. 1—2. Литовское и Белорусское Полесье. СПб. — М., 1882. С. 445). Дарэчы, цалкам магчыма, што між «тудаўлянскім» «крэвам» Бабаем і легендарным першапродкам беларусаў Баем існуе нейкая сувязь.
[53] Седов В. К происхождению белорусов (проблема балтского субстрата в этногенезе белорусов) // Советская этнография. 1967. № 2. С. 112—129.
[54] Карскі Я. Беларусы. Мн., 2001. С. 49—54.
[55] Топоров В. Из новой литературы по балтистике // Балто-славянские исследования. 2004. Т. XVI. С. 402.
Оригиналkryuja.org/artykuly/dziermant/akouski_lies.html
24.02.2009 г.
Огромнейший лесной массив, известный как Оковский лес, останки которого сохранились до сегодняшнего дня на северно-восточной окраине белорусского этнолингвистического ареала, составлял значительную часть древней Кривии. Первое воспоминание о нем, которое обращает внимание на местонахождение леса, находим уже в «Повести временных лет»:
«Днепръ ведь потече из Оковьскаго леса, и потечеть на полъдне, а Двина ис того же леса потечет, а идеть на полунощье и внидеть в море Варяжьское. Ис того же леса потече Волга на въстокъ» [1].
Оковский лес, располагающийся у истоков трех больших европейских рек – Днепра, Двины и Волги - находится в сердцевине т. н. Большого водораздела Восточной Европы, который, в свою очередь, входит в Главный водораздел Европы [2]. Ни один из водоразделов европейских рек не может сравниться с водоразделом Волги, Днепра и Двины ни по общей протяженности трех главных рек, ни по общей площади водосбора. Большой водораздел на Валдайской возвышенности в качестве природной, культурно-исторической и этногеографической территории — узла, соединяющего большие просторы на севере, юге, западе и востоке, — считается специалистами уникальным не только в европейском, но и в континентальном евразийском и даже планетарном масштабе [3].
читать дальше
Обращая внимание на такое отличительное местоположение и прежние попытки изучения, все же стоит признать, что Оковский лес остается по большей части terra incognita.
Тот, кто затрагивает тему Оковского леса, чаще всего упоминает финскую этимологию его названия. Полагается, что из-за расположения леса на Большом водоразделе определение «Оковский» восходит к финн. jokki ‘река’ и, соответственно, начальное наименование надо было бы понимать как ‘лес рек’[4]. Согласно этой версии, аборигенами леса были финские племена, от которых он и получил своё имя, что позже и попало в древнерусские источники. Действительно, нельзя отрицать возможного присутствия финского населения в северной части леса, однако при этом не стоит забывать и о других автохтонах этого края — балтов, которые жили (и, по-видимому, преобладали) там с древнейших времен [5]. Анализ названий водных объектов показывает, что общее пространство балтской гидронимии Верхнего Поднепровья переходит в бассейн Двины,, тогда как финская гидронимия занимает тут периферийное положение [6]. Балтская водная номенклатура представлена в значительном количестве и в верховьях Волги [7]. Эти факты позволяют рассматривать как приоритетную именно балтскую этимологию наименования Оковского леса.
Балтское истолкование недавно предложил лингвист О. Трубачев [8]. По его словам, Оковьскыи лѣсъ — это, скорее всего, адаптация (калька) местного субстратного балтского выражения *Aku(n) medjas ‘лес источников’, что коррелируется с лит. akis ‘глаз; чистый источник в заросшем болоте’, лат.aka ‘криница, источник, колодец’. О. Трубачев полагает, что предложенная этимология наилучшим образом стыкуется с природными особенностями этого леса, хорошо вписываясь в балтский гидронимический фон окрестности и соответствуя таким гидронимам, как, например, Ока, Akiu ezerelis ‘криничное озерцо’ и пр. [9]
Гипотеза О. Трубачева, связанная, прежде всего, с природным, «водно-родниковым» фактором номинации леса, выглядит достаточно убедительно, хотя не может сойти, как единственно возможная. Отдельного внимания требует и культурная причина, которая могла бы позволить открыть другие перспективы не только в этимологии, но и в изучении этногеографического контекста Оковского леса.
Весьма перспективно тут, на наш взгляд, обращение к теме сакральной географии и мифологической типологии пространства. Дело в том, что при изучении процесса славянизации здешних балтов было сделано очень интересное наблюдение:
«В связи с культом истоков рек, холмов, а также возможно, по другим причинам Главный Европейский водораздел был зоной наибольшего распространения языческих святилищ, проживания священников, своеобразной сакральной территорией, куда могли стекаться паломники со всего балтского пространства» [10].
Есть определенные свидетельства того, что истоки рек в белорусской дохристианской традиции нередко сакрализовались [11]. Сакрализация верховий рек в нашей стране — расширенное явление; например, в бассейне Сожа городища-святилища размещались именно в верхних течениях рек [12], так же, как и в землях смоленских кривичей [13].
Непосредственно с истоками Днепра и Двины связано представление о происхождении белорусов и их мифологического первопредка Белополя[14], образ и имя которого (принимая во внимание связь белого цвета со священниками в индоевропейской символике) соответствуют персонажу с сакральным статусом [15]. Исследователи уже отмечали очень архаичный характер белорусского этногенетического мифа и его действующих лиц [16]. Это подтверждается и мотивом мифа о том, как Белополь, поймав двух птиц (одну с южного моря, вторую с западного), а после отпустив, натравил на них своих охотничьих собак Стаўры и Гаўры. Каждая птица полетела в свою сторону, а за ними стремительно побежали собаки, а по следам тех собак потекли реки — Двина и Днепр. Материалы древнегреческой и ведийской мифологий позволяют реконструировать праиндоевропейские представления о небесных реках, что сравниваются с птицами и могутотождествляться с большими восточноевропейскими реками, в истоках которых могла находиться прародина индоевропейцев [17]. Белорусское представление точно соответствует этим понятиям, а его конкретная «привязка» к истокам Днепра и Двины позволяет видеть в нем мифическо-географическую основу сюжета, который индоевропейцы расширяли во время своего расселения.
К истокам рек имеет причастность мифо-поэтическое осмысление шеренги других топографических объектов. Напомнимдревнеримскую легенду об озере, связанном со святым горным лесом Alba (лат. ‘белый’), которая восходит кобщеиндоевропейскому представлению об озере, где спрятан сверкающий клад и из которого вытекают все реки мира [18]. В связи с этим представлением интересно отметить, что, с одной стороны, западноевропейские картографы, начиная, по крайней мере, с Каталонской карты 1375 г., считали, будто Волга, Днепр и Двина берут начало из одного озера, которое часто называли Белым, путая его с Белым оз., из которого, как полагалось, берет начало Волга (на самом деле оттуда вытекает ее левый приток Шексна). [19] С другой стороны, именно в белорусском ареале чрезвычайно распространены архаичные легенды о волшебном происхождении озёр.
Также в индоевропейских мифологиях предоставлен образ горы (Золотой горы), что символически олицетворяет сакральный центр и ось вселенной, с которой стекают все реки: Рифейские горы греков, индийская «золотая Мэру», иранская Хара Берэзайти. И на Беларуси, к примеру, рядом с сакрализованными возвышенностями часто можно встретить «святые источники» (сравн. Святую гору у д. Стрелки Верхнедвинского р-на, на которой находился «святой источник» с целительной водой и росла большая сосна, которая была эпицентром купальского обряда [20]). Отметим, кстати, что в контексте «основного» мифа индоевропейцев «гора» и «лес» в определенном смысле могут сойти за равнозначные элементы[21].
В античной традиции, которую позже переняли многие средневековые западноевропейские географы и картографы, господствовало мнение, что истоки Борисфена (Днепра), Рудона (Двины), Ра (Волги), Танаиса (Дона) утрачиваются в больших Рифейских, Гиперборейских или Алаундских горах [22]. Начальные античные знания про истоки восточноевропейских рек с северных гор или озер восходят к географическим представлениям еще ионийского периода (VI — IV вв. до н. э.), в основе которых сохранялась мифологема «Золотого века»[23]. С тех же времен Рифейские горы традиционно считались разделом бассейнов Черного и Балтийского морей и на многих картах даже XVI ст. разделяли водосборы Днепра, Двины и Немана [24].
С горы, у которой находится Дерево Вселенной и озеро (море), берет начало большая река ариев Rasā («Ригведа»), или Rañhā(«Авеста»). Эту реку, известную античным европейским географам как Ра, В. Абаев идентифицирует с Волгой [25]. На Беларуси образ Золотой горы отобразился в многочисленных местных названиях, сравн.: Райские горы — взгорье между Невлем и Себежем, которое разделяет бассейны Двины и Великой [26]. Заметим, между прочим, что эти горы как часть Большого водораздела находятся поблизости Оковского леса.
Имеем и прочие сведения: арабский путешественник аль-Хорезми (IX ст.) сообщал про реку Др’ус (Данапрус?), что начинается с горы Рус («Джабал Рус»), с чем сопоставляется позже свидетельство «Худуд ал-Аллам» (Х ст.) про «гору Рус» («Кух-э Рус») на север от волжских булгар и сообщение Константина Порфирогенета (Х ст.) про «горы», где живуткрывітэйны, которые платили дань руси [27].
По мнению литовского исследователя А. Сейбутиса, реальным прототипом северных гор античных и средневековых географов, святых гор индоиранских мифов (Мэру, Хара Берэзайти) и вообще образа «Золотой горы» были вершины последнего ледника, вокруг которых по мере таяния и распада на глыбы формировались приледниковые водоемы [28]. Приледниковые водоемы на Русской равнине дали начало многим озерам, а также служили истоками водных течений, из которых позже сформировались русла Волги, Днепра и Двины.
Вероятная связь символических образов святого центра Вселенной — горы, дерева (леса), озера, источника с Большим водоразделом, а также их возможная палеогеографическая интерпретация могут свидетельствовать в пользу того, что все это вправду очерчивало особый сакральный статус здешней земли [29].
Авторитетные специалисты обратили внимание и на необычный характер археологических культур железного века на территории Верхнего Поднепровья и Подвинья: штрихованной керамики, днепровско-двинской и банцаровской. Это проявляется, между прочим, в скромности материальной культуры, отсутствии похоронных памятников (в первых двух), консервативно-патриархальном строе жизни населения. Такой археологический облик резко контрастирует с более ярким, эффектным и динамичным миром окружающих народов Центральной Европы или евразийских степей. Это дает основания полагать, что носители этих культур были словно «какими-то другими балтами, которые отличаются по своим психологическим установкам и, соответственно, по структуре культуры, от своих более западных сородичей» [30]. Д. Мачинский подкрепляет этот тезис наблюдением про минимальное присутствие причерноморских импортных вещей в верховьях Днепра и Двины. По его мнению, это может объясняться тем, что консервативное и чрезвычайно прочное днепровско-двинское (позже — банцаровско-тушемлянское) этнокультурное сообщество не пропускало через свою территорию заграничных торговцев, послов и переселенцев [31]. Это наблюдение хорошо коррелируется с сообщением арабского автора аль-Балхи (около 920 г.) про загадочную страну Артанию, обитатели которой убивали каждого иноземца, что путешествовал по их земле, и никому не позволяли к себе попасть. Она могла находиться в Верхнем Поднепровье [32].
С нашей точки зрения, все эти факты помимо этнической интерпретации могут иметь социокультурную. Как известно, ориентацией прежде всего на духовные, а не на материальные ценности, аскетизмом, консервативной сознательностью и замкнутостью характеризовалось в традиционном индоевропейском обществе состояние священнослужителей [33]. Имея в виду сакральный контекст пространства Верхнего Поднепровья и Подвинья, позволим себе высказать мнение, что приписываемые черты могли в какой-то степени соответствовать ментальным особенностям и культурному отмежеванию обитателей этой стороны. В такой перспективе противодействие, которое, по-видимому, оказывалось проникновению иноземцев на эту землю, можно сопоставить с дохристианским чествованием святых обителей (в том числе древними балтами), куда иноземец не имел права заходить, а нарушитель должен был искупить свой проступок кровью (сравн. мотивацию убийства св. Войцеха пруссами [34]).
Ради факультативного подтверждения сакрализации Большого водораздела и его жителей, обратим внимание также на мнение Ф. Модестова, который, изучая уставы племен Смоленского Поднепровья I тыс. до н. э. — I тыс. н. э., утверждал, что у населения тушемлянской культуры характер племенного тотемизма имел культ медведя [35]. Между тем, медведь — одно из самых сакрализованных животных в белорусской мифологии, а способность превращаться в него приписывалась колдунам и шаманам, к тому же, в Беларуси, Литве и Скандинавии медведь в народных сказках исполняет роль священника [36].
С тушемлянской культурой генетической преемственностью связаны смоленские кривичи, которые в «Повести временных лет» локализуются точно в верховьях Волги, Двины и Днепра[37]. Наиболее обоснованной этимологией этнониму«кривичи» представляется сакральная, в которой отобразился семантический переход ‘кривой’ > ‘святой’, в особенности показательный на примере балтских языков [38]. В связи с этим обращает на себя внимание «кривская» номенклатура Оковского леса: р. Кривица у самого истока Двины, оз. и д. Кривское (Осташковский район Тверской области), поблизости от них — оз. Святое, древнее название городища и самого г. Торопец — Кривит (Кривитепск, Кривич), которое сохранялось у тамошних жителей до середины ХIХ ст. [39] (сравн. название городища в литовском местечке Kernave — Krivaiciokalnas‘Крывайцісава гора’ (варианты -Kriveikiskiokalnas, Aukakalnis ‘жертвенная гора’), ур. Кривка (Будницкий округ Велижского р-на), д. и местечко Кривка «при реч. Кривке» (Узнавский округ Велижского р-на), в. Кривонино (Церковищенский округ.Велижского р-на.)[40] и пр. Разумеется, этот список фрагментарный и далеко не завершен, детальное изучение топо- и гидронимии региона может дать более полную картину.
Приведенные выше факты могут свидетельствовать в пользу предположения о святости Оковского леса [41]. Это, в свою очередь, позволяет разглядеть еще одну возможность этимологии названия Оковского леса, которая связана с лит. alkas‘гора, поросшая лесом’, ‘святой лес’, ‘место жертвоприношения на горе, капище’, ‘место, где сжигались жертвы’, alka‘жертва’, ‘место для пожертвований’, ‘жертвенная гора’, ‘идол’, лат. elks ‘идол, божище’, а также лит. auka ‘жертва, жертвоприношение’, которые восходят к сакрализованным коннотациям и.-е. *alk- / *elk- ‘гнуць, кривить’ [42]. В таком случае Оковский лес можно сравнить с alkosmiskai ‘святыми лесами’, известными в Литве и Пруссии [43]. В пользу нашей гипотезы может свидетельствовать еще один вариант названия Оковского леса — Валконскі (Волконский) [44]. Дело в том, что балтская основа *alk- при достаточно раннем проникновении во восточнославянские языки приобрела бы закономерную полногласную форму *olok-, а с регулярной протезой в- — *volok- (сравн. реконструированную форму *volok- ‘жертва’, откуда, правдоподобно, бел. валачыцца ‘просить милостыню’, валачобнік ‘тот, кто собирает пожертвования’) [45]. При этом связь названия Валконскі, а также его варианта Валакоўскі (Волоковский) с волакамі, которые на истоках рек использовались еще со времен существования пути «с варягов в греки» [46], пожалуй, надо списывать на народную этимологию. Большая вариативность именования леса - Оковский, Валконскі, Валакоўскі, даже Волгінскі (словно из-за того, что из него вытекает Волга) – заставляет искать другую версию его происхождения. Припомним также расположенные в прежних границах леса топонимы Алкатово, Оковцы (Оковец). Очень показательно, что топография д. Оковцы, название которой считается производным от именования леса, сближает ее с лит. alkai (alkokalnai): поселение стоит на берегу р.Пырышня, рядом — городище и курганный могильник, с которыми связываются представления про «дивное» явление двух чудодейственных икон, у деревни есть издавна чтимый Святой ручей [47](сравн. самое именование Оковец и лит. Alkaviete — пригорок с рощей у д. Visdievai б. Новоалександровского р-на. Ковенской обл. [48]). Впрочем, нельзя исключать, что варианты Валконскі, Валакоўскі могут тоже коррелироваться с лит. valka ‘лужа, которая образовывается после дождя’, ‘заболоченная местность, где все время стоит вода’, ‘луг с прудом’, лат. valka ‘мокрый луг в лесу’, ‘низкое мокрое место на лугу’, ‘лужа на дороге’ < балт. valk- ‘влажное место’, вос.-полес. волока ‘заболоченная обитель’ [49].
Непосредственное соотнесение названия Оковский лес с лит. auka (*auk- > *ak-) пока не является очень надежным в виду неясного происхождения литовской формы. Считается, что слово auka ‘жертва, жертвоприношение’ было введено в обиходС. Давкантасом под влиянием диалектного фонетического перехода l> u [50]. Между тем, согласно новейшим материалам, слово auka уже существовало в XVIII ст. в значениях ‘подъём; покачивание качелей; покачивание люльки; работа на ткацком станке (шатание ткацкого станка)’. В языке XVIII ст. находится связанная с этим существительным удостоверенная группа глаголов — aukuoti, aukoti, aukauti с тремя значимостями: 1) ‘поднимать — колыхать; ткать’; 2) ‘приносить жертву’; 3) ‘поднимать — воспитывать’. Все это свидетельствует о возможной контаминации значений и происхождении auka из alka (зафиксированы Aukoskalnаs ‘гора с жертвенником, капищем’ (р-н Telsiai), гора Aukakalnis (р-нDaugai), в. Aukrahstis (р-н Alytus) [51].Однако при этом не совсем ясным остается время и территория, на которой такаяконтаминация могла произойти.
Таким образом, учитывая природный и мифологический контекст водораздельного Оковского леса, не исключено, что разные варианты его названия могут свидетельствовать еще и про очень давнюю контаминацию «родникового» и «сакрального» смыслов именования леса (*ak- / *alk-).
P. S. Оковский лес — неотъемлемая часть природного и культурно-исторического (в т. ч. и мифологического) наследия нашего народа. В начале II тыс. эта окраина древней Балтии, населенная кривичами, вошла в состав «русского» Смоленского княжества. Начиная с ХIV ст. «страна истоков» становится объектом ярого геополитического сражения меж Литвой и Москвой, наконец, после Андрусовского соглашения 1667 г., отходит к России. Но еще к началу ХХ ст. у коренных обитателей этой стороны, «тудовлян», исследователи фиксировали типичные белорусские этнографические черты[52], которые имели преимущественно субстратное происхождение [53]. Я. Карский присоединял большую часть территорииОковского леса к «классическому» этнографическому пространству «белорусского племени» [54].
…В 2003 г. в Твери представители властей Беларуси и России под вывескою Объединенной Тверской инициативы «Славянские ключи» провели круглый стол на тему геоисторической значимости Валдайской возвышенности, откуда вытекают большие реки Восточной Европы. Под патронажем российского президента и с одобрения московского патриарха тут собираются построить Славянский центр историко-культурных и духовно-моральных традиций. Никто, однако, не упоминает про обязанность народов, имеющих право на эту территорию, — беларусов и россиян, произнося словами В. Топорова, пророненными в связи с проблемою Восточной Пруссии, «кроме всего возрождать и сохранять память о своих древних предшественниках в этом месте»[55]. Ведь именно от них, балтов, кривичей, которые издревле были охранниками Оковского леса и его тайн, берут свои истоки историческо-культурные и духовно-моральные традиции этой стороны.
[1] Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. М. — Л., 1950. С. 11—12.
[2] Воробьев В. Великий водораздел Восточной Европы: географо-археологический аспект // Тверской археологический сборник. Вып. 1. Тверь, 1994. С. 3.
[3] Тамсама; Воробьев В. Оковский лес — земля истоков // Архипов Л., Воробьев В. Вода для Твери. Тверь, 1999. С. 5—6.
[4] Алексеев Л. Некоторые вопросы заселенности и развитие западнорусских земель в IХ — ХIII вв. // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 25; Барыбин В. Оковский лес // Тверская старина. 1995. № 12—13. С. 119.
[5] Седов В. Балты и финно-угры в древности (по данным археологии); Лозе И. Этнокультурная ситуация в бассейне верхнего и среднего течения Даугавы и Днепра в эпоху ранней бронзы (по археологическим данным) // Uralo-Indogermanica. Балто-славянские языки и проблема урало-индоевропейских связей: Материалы Третьей балто-славянской конференции (Москва, 18 — 22 июня 1990 г.). Ч. 1. М., 1990. С. 89—94; 95—100.
[6] Топоров В., Трубачев О. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962. С. 235, 242.
[7] Агеева Р. Субстратная гидронимия западной части Калининской обл. (в границах исторической Деревской пятины) // Вопросы географии. 1974. Сб. 94. Топонимия Центральной России. С. 104—111.
[8] Трубачев О. Смоленские мотивы // Трубачев О. В поисках единства: Взгляд филолога на проблему истоков Руси. М., 1997. С. 154—155.
[9] Параўн. таксама гідронімы басейну Дзвіны, праўдападобна ўтвораныя ад лат. acs ‘адкрытае акно, якое трымае ваду ў багне’, літ. akis ‘балота, багна з вокнамі’ (Катонова Е. Некоторые балтийские гидронимы бассейна Западной Двины на территории Белоруссии // Балтийские языки и их взаимосвязи со славянскими, финно-угорскими и германскими языками: Тезисы докладов научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения академика Я. Эндзелина. Rīga, 1973. С. 49—50).
[10] Зайкоўскі Э. Балты цэнтральнай і ўсходняй Беларусі ў сярэднявякоўі // Гісторыя, культуралогія, мастацтвазнаўства: Матэрыялы III Міжнароднага кангрэса беларусістаў «Беларуская культура ў дыялогу цывілізацый» (Мінск, 21 — 25 мая, 4 — 7 снежня 2000 г.) (Беларусіка = Albaruthenica. Кн. 21). Мн., 2001. С. 37.
[11] Зайкоўскі Э. Вытокі рэк // Беларуская міфалогія: Энцыклапедычны слоўнік / Навук. рэд. С. Санько. Мн., 2004. С. 99—100.
[12] Бруевіч І. Папярэднія звесткі аб язычніцкіх свяцілішчах Пасожжа // Весці Нацыянальнай Акадэміі навук Беларусі. Серыя гуманітарных навук. 1999. № 4. С. 39.
[13] Седов В. Языческие святилища смоленских кривичей // Краткие сообщения Института археологии Академии наук СССР. 1962. Вып. 87. С. 58 (мал. 18).
[14] Легенды і паданні. Мн., 1983. С. 78—79.
[15] Лобач В., Шишков А. Потомки Белополя. Новый взгляд на происхождение народа // Родина. 2001. № 1. С.48—49.
[16] Санько С. Бай; Стаўры і Гаўры // Беларуская міфалогія… С. 39—41; 488—489.
[17] Зайцев А. Реки индоевропейской прародины // Славяне. Этногенез и этническая история (междисциплинарные исследования): Межвузовский сборник. Л., 1989. С. 53—56.
[18] Иванов В. Цветовая символика в географических названиях в свете данных типологии (к названию Белоруссии) // Балто-славянские исследования. 1980. М., 1981. С. 165.
[19] Белы А. Хроніка «Белай Русі». Нарыс гісторыі адной геаграфічнай назвы. Мн., 2000. С. 82. А. Белы дапускае, што ўяўленне пра Белае воз., з якога нібыта выцякаюць Дняпро, Дзвіна ды Волга, узыходзіць да паведамлення «Аповесці мінулых часоў» пра Оковский лес. Аднак наяўнасць згаданага рымскага падання высоўвае перадусім уласна «лацінскую» версію паходжання гэтага ўяўлення сярэднявечных картографаў, якое накладалася на звесткі пра рэальнае знаходжанне вытокаў трох рэк у адным месцы, і гэта, у сваю чаргу, добра карэлявалася з водгуллем даўняй міфалагічнай традыцыі.
[20] Лобач У. Некаторыя вынікі этнаграфічных дасьледваньняў Беларускага Падзьвіньня (экспедыцыі ПДУ 1995 — 1997 гг.) // Гісторыя і археалогія Полацка і Полацкай зямлі: Матэрыялы III Міжнароднай навуковай канферэнцыі (Полацк, 21 — 23 кастрычніка 1997 г.). Полацк, 1998. С. 163.
[21] Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. М., 1974. С. 12—13.
[22] Бонгард-Левин Г., Грантовский Э. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история. М., 1983. С. 152—153; Булкин В. Некоторые данные об исторической географии центральной Белоруссии // Древнерусское государство и славяне. Мн., 1983. С. 7.
[23] Ельницкий Л. Знания древних о северных странах. М., 1961. С. 83.
[24] Белы А. Тэрыторыя сучаснай Беларусі на карце Ідрысі (1154 г.) // Беларускі гістарычны агляд. 1998. Т. V. Сш. 2. С. 403.
[25] Абаев В. К вопросу о прародине и древнейших миграциях индоиранских народов // Древний Восток и античный мир. М., 1972. С. 30.
[26] Санько С. Залатая гара // Беларуская міфалогія… С. 179.
[27] Мачинский Д. О месте Северной Руси в процессе сложения Древнерусского государства в европейской культурной общности // Археологические исследования Новгородской земли. Л., 1987. С. 15.
[28] Сейбутис А. Индоевропейцы: палеоэкология и природные сюжеты мифов // Природа. 1987. № 8. С. 104.
[29] Санько С. Беларусь: паміж Поўднем і Поўначчу. Падставовыя складнікі аўтэнтычнага мэтапалітычнага дыскурсу // Санько С. Штудыі з кагнітыўнай і кантрастыўнай культуралёгіі. Мн., 1998. С. 185—186.
[30] Щукин Б. Рождение славян // Stratum. 1997. Структуры и катастрофы // stratum.ant.md/stratum%20plus/articles/schukin/...
[31] Мачинский Д. О месте Северной Руси в процессе сложения Древнерусского государства… С. 12.
[32] Санько С., Кашкурэвіч Х. Загадкавая краіна Артанія // Імя тваё Белая Русь / Укл. Г. Сагановіч. Мн., 1991. С. 172—180.
[33] Широкова Н. Кельтские друиды: интеллектуальная элита античного мира? // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 2. 1996. Вып. 4 (№ 23). С. 24—25; Перзашкевіч А. Да пытаньня аб варне брагманаў у поствэдыйскі пэрыяд // Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1994. № 1. С. 53—62.
[34] Beresnevičius G. Šventasis Vaitiekus Prūsijoje // Prūsijos kultūra / Sud. G. Beresnevičius, I. Narbutas (Senovės baltų kultūra. <Вып. 3>). Vilnius, 1994. С. 211—220.
[35] Модестов Ф. Языческие культы племен смоленского Поднепровья в I тыс. до н. э. — I тыс. н. э. // «Гістарычныя лёсы Верхняга Падняпроўя»: Рэгіянальная навуковая канферэнцыя (Магілёў, 12 — 13 мая 1994 г.). Ч. 1. Археалогія. Магілёў, 1995. С. 156.
[36] Зайкоўскі Э., Санько С. Мядзведзь // Беларуская міфалогія… С. 333—336.
[37] Повесть временных лет. Ч. 1. С. 13.
[38] Падрабязней гл. артыкул С. Санька «Імёны бацькаўшчыны. Крыўя» ў гэтым выданні.
[39] Города и районы Калининской обл.: Краткие очерки / Сост. М. Ильин. М., 1978. С. 591—592.
[40] Список населенныхъ мѣстъ Витебской губ. / Подъ ред. А. Сапунова. Витебскъ, 1906. С. 49, 60, 63.
[41] Исаков В. Озеро Селигер. М., 1985. С. 64.
[42] Топоров В. Прусский язык: Словарь. A — D. М., 1975. С. 72—74.
[43] Vaitkevičius V. Alkai: baltų šventviečių studija. Vilnius, 2003. С. 60.
[44] Алексеев Л. «Оковский лес» Повести временных лет // Культура средневековой Руси. М., 1974. С. 8.
[45] Санько С. Верагодны беларускі рэфлекс аднаго цыркумбалтыйскага рытуальнага тэрміна: *alka- : блр. *volok- // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў у І тыс. н. э.: Тэзісы дакладаў і паведамленняў міжнароднай канферэнцыі (Мінск, 12 — 15 сакавіка 1996 г.). Мн., 1996. С. 73.
[46] Трубачев О. Смоленские мотивы. С. 156—164.
[47] Алексеев Л. «Оковский лес» Повести временных лет. С. 6—7.
[48] Būga K. Rinktiniai raštai. T. I. Vilnius, 1958. С. 357.
[49] Непокупный А. Географические термины и топонимы украинского Полесья и балтийские (иранские) названия рельефа // Baltistica. 1970. Т. VI (1). С. 11—16.
[50] Тамсама. С. 355—357; Fraenkel E. Litauisches etymologisches Wörterbuch. Bd. I. Göttingen, 1962. С. 24—25.
[51] Степанов Ю. «Два огня», «две воды», «две крови» и т. п. в индоевропейском языке и культуре («живой огонь» у славян и у Гераклита; лат. Vulcānus и лит. álkas, alkà; и др.) // Историческая лингвистика и типология. М., 1991. С. 78—79.
[52] Белы А. «Краіна вытокаў» // Спадчына. 1993. № 3. С. 45—47. Параўн. сведчанне С. Максімава пра «беларускія» рысы насельнікаў вышнявінаў Волгі: «…Тут і нязменнае дзеканне, і нарэшце класічная дуда — скураны круглы мяшок з прыстаўною да адтуліны жалейкаю, — дуда, якая грае не толькі тады, калі ў яе дзьмуць і водзяць пальцамі, але і калі дзьмуць перастануць. Тут жывыя яшчэ расказы пра капітана-спраўніка Бабая, які вырашаў людскія спрэчкі і правіны бацькоўскім судом, паводле даўніны» (Максимовъ С. Белорусская Смоленщина съ соседями // Живописная Россія. Отечество наше въ его земельномъ, историческомъ, племенномъ, экономическомъ и бытовомъ значеніи / Подъ общ. ред. П. Семенова. Т. III. Ч. 1—2. Литовское и Белорусское Полесье. СПб. — М., 1882. С. 445). Дарэчы, цалкам магчыма, што між «тудаўлянскім» «крэвам» Бабаем і легендарным першапродкам беларусаў Баем існуе нейкая сувязь.
[53] Седов В. К происхождению белорусов (проблема балтского субстрата в этногенезе белорусов) // Советская этнография. 1967. № 2. С. 112—129.
[54] Карскі Я. Беларусы. Мн., 2001. С. 49—54.
[55] Топоров В. Из новой литературы по балтистике // Балто-славянские исследования. 2004. Т. XVI. С. 402.
Оригиналkryuja.org/artykuly/dziermant/akouski_lies.html
-
-
05.04.2018 в 12:56Далее вы цитируете «Повесть Временных лет», что из Оковского леса вытекают три реки, Волга, Днепр и Двина.
В соответсвии с картой, эти три реки вытекают с территории Тверской области, Россия, а никак не с северо-восточной Белоруссии.