Автор: С. Санько (kryuja.org)
I. Этнохоронимы — ценнейшая часть культурного наследия этноса
II. «Мифологическая типология» как ключ к решению проблемы происхождения исторических названий Беларуси
IІІ. Некоторые письменные сведения античных времен об обитателях нашего края в железном веке
IV. Этнохороним Кривия
читать дальше
I. Этнохоронимы — ценнейшая часть культурного наследия этноса
Значение этнохоронимии (от ст.-гр. слов ἔθνος “народ, племя, класс (людей)” и χώρα “страна, земля, пространство”), системы этнотерриториальных наименований, свойственной довольно большим географическим просторам, не ограничивается только той ролью, которую она играет в самоидентификации представителей тех или других этносов и становления их национального самосознания, это еще и древнейший элемент традиционной культуры. Этнохоронимия, как и гидронимия, определяется исключительной консервативностью. Поэтому очень часто бывает, что давно уже исчез этнос-автохтон какой-то территории, давно не слышно его языка не только на этой территории, а может, и вообще нигде, а «язык земли» по-прежнему «произносит», доставаясь в наследство совсем другим этносам, которые часто принципиально не могут его понимать. Вспомним живучесть таких этнохоронимов, как Британия, Пруссия и пр. А случается и напротив: этнос продолжает свое существование на исконной территории, но в результате разных причин перестает отождествлять себя со своими историческими предшественниками, тем более с пращурами. Ясно, что такой этнос не может не иметь проблем с самосознанием. Белорусы в этом случае пример едва ли не классический. Правда, наши исторические названия еще не совсем забылись, и «язык земли» время от времени пытается снова получить право голоса в хоре других голосов.
Проблема происхождения этнических наименований и названий определенных (этнических) территорий имеет высокую степень запутанности и вместе с тем какую-то привлекательную таинственность. Потому в этой сфере, как ни в какой другой, обычно не бывает недостатка в гипотезах, версиях и «романтичных» интерпретациях. Не является исключением тут и проблема происхождения названий нашего отечества.
Множество известных и малоизвестных исследователей подходили уже к «белорусской проблеме» в этой области. Стоит только вспомнить такие имена, как А. Патабня, Я. Карский, М. Улашчик, В. Иванов, В. Топоров, Я. Юхо и др. [1] Но, к сожалению, дальше интересных и оригинальных, а часто и более-менее достоверных гипотез, дело пока что не продвигается.
Попытаемся в общих чертах проследить историю одного названия нашей страны, которое имеет специальную степень культурной и исторической мотивированности, и поэтому уже не может утратиться для национального сознания и памяти будущих поколений, — Кривия (Крыўя).
II. «Мифологическая типология» как ключ к решению проблемы происхождения исторических названий Белоруссии
Архаические мифы и представления, а также древнейшие письменные памятники донесли до нас разнообразные и богатые сведения о структуре общества древних индоевропейцев. Их анализ позволил Ж. Думезилю разработать и довольно убедительно обосновать свою известную «теорию трех функций» [2], согласно которой древнеиндоевропейское общество разделялось на три основные части:
белую варну брахманов - служителей культа, хранителей знания и традиции;
красную варну кшатриев — светских руководителей и воинов;
черную варну вайшьев — животноводов и пахарей.
Эта теория была подтверждена материалами всех старинных индоевропейских культур (индийской, иранской, греческой, римской, хеттской, кельтской и пр.) [3].
Такая трехуровневая структура социума отображала давнишнее представление о строении космоса. Вероятно, сначала (еще со времен гипотетического «индоевропейского единства») такая структура могла соответствовать вековому разделу общества «дважды рожденных», т.е. людей настоящих, которые прошли инициацию [4].
Однако по сей день вне границ теории Ж. Думезиля остается еще один комплекс представлений, связанных с архаической специализацией разных общественных состояний. Речь идёт о непосредственных свидетельствах разных традиций о существовании такой специализации не только в части какого-то одного этноса, но и в нескольких, как правило, генетически родственных этносов. Эхом этих представлений можно счесть многие варианты сказочного сюжета о распределении отцами наследства между тремя сыновьями [5].
Наиболее выразительно этот сюжет разворачивается в известной генеалогической легенде о происхождении скифов, пересказанной Геродотом. Согласно легенде, у сына Зевса и дочки бога реки Борисфена (Днепра) Таргитая, первого обитателя пустынных земель Северного Причерноморья (будущей Скифии), было три сына: Липаксай, Арпаксай и Калаксай. После смерти отца им с неба упали три золотые вещи: орало с ярмом, двусторонний топор и чаша. Эти вещи, очевидно, символизируют распределение между братьями трех основных общественных функций: орало с ярмом — земледельческую, двусторонний топор — армейскую, и чаша — священническую. Правда, достаточно поздний вариант легенды свидетельствует, будто все три вещи из отцовского наследства достались младшему брату Калаксаю, а старшие братья признали его начальство. Тем не менее, есть основания полагать, что в начальной версии каждая вещь попадает только одному из трех братьев, закрепляя и освящая их сакральную и общественную специализацию. Для нас еще существенно то, что от этих трех братьев ведут своего начало скифские роды: от Липаксая — авхаты, от Арпаксая — катыяры и траспии, от Калаксая — царские паралаты [6].
В том же иранском ареале функциональная специализация целых народов (племен) отмечается исследователями в Мидии и Персии. Про это писала известная исследовательница зороастризма М. Бойс:
«Согласно сведениям Геродота (Her. I, 101), мидяне, что осели на северном западе Иранского нагорья, разделялись на шесть племен, одно из которых маги — по-гречески magoi (более известной стала форма латинского множественного числа — magi, единственное число magus — от староиранского magu). Возможно, это было племя священников, из него происходили священники не только у мидян, но и у персов»[7].
Сохранились достаточно интересные сведения о племенной специализации в древнегреческой традиции. Да, уже неоднократно делались попытки дать функциональную интерпретацию четырем ионийским племенам: гаплетам, аргадам, гелеонтам, айгикарейцам, прибавляя к трем традиционным еще и функцию ремесленную [8]. Э. Бенвенест дает им свое очень правдоподобное толкование: гелеонтам соответствует священническая функция (их бог-покровитель Зевс), айгикарейцам — воинская (богиня-покровительница — Афина, одним из атрибутов которой был aigis ‘щит’), аргадам — земледельческая (бог-покровитель — Посейдон), гаплетам — ремесленная (бог-покровитель — Гефест) [9].
Исследователи кельтской старины нашли соответствие между давним разделом Ирландии на пять больших регионов (Ульстэр (север), Конахт (запад), Лейнстэр (восток) и Мунстэр (юг), а также центральный район Мит) и пятью функциями и пятью социальными классами. Так, согласно ирландской иерархии территорий, Конахт соотносился с состоянием священников, Ульстэр с воинами, Лейнстэр с пахарями, Мунстэр с рабами и слугами, а Мит с сердцевиной королевской власти [10].
Можно, конечно, задать вопрос: а какое отношение все это имеет к нашей истории? Оказывается, что непосредственное. По крайней мере, у нас сохранилось немало свидетельств о том, что древнекривское общество довольно долго могло сохранять память о таком функциональном трехуровневом разделе. Приведу в качестве примера текст, записанный в 80-е годы ХХ ст. в Лоевском р-не Гомельской обл.:
У пана Ивана умная жана,
Бог ему дал умную жану,
Умную жану в его даму!
Закупила она три города.
Что первый город — и славен Киев,
Что второй город — славен Чернигов,
А третий город — славен Лоев.
А в Киеве — все святые,
А в Чернигове — все казаки,
А в Лоеве — все торговцы.
Что святыми — богу молиться,
А с казаками воевать итти,
А с торговцами торговати [11].
Такую же модель мы наблюдаем и в белорусских сказках про отцовское наследство, как, например, в сказке «Ванічка-дурачок», где, помимо прочего, очень последовательно выявлена и цветовая символика: двум братьям — старшему и младшему — предназначались красный и черный платочки, тогда как главному, харизматичному, герою — белый и, соответственно, белая лошадь, с которым он, наконец, и добывает себе невесту — цареву дочку [12].
Есть основания полагать, что функциональная дифференциация близкородственных племен была вписана в общую трехуровневую модель мира, которая, в частности, отображалась в пространственном структурировании занимаемой этносом территории. На наш взгляд, одна из моделей, которая ещё сохраняет следы бывшей возрастной структуры обществ, могла быть такой:
Север — Центр (Середина) — Юг
Белый — Черный — Красный
Брахманы — Вайшьи — Кшатрии
Все три части этой структуры были довольно подвижны и могли менять в ней свои места, что частенько и наблюдалось, например, когда кшатрии стали занимать в обществе более высокое или даже господствующее положение. Но в большинстве вариантов сохранялось символическое тождество элементов шеренги: Север — Верх — Белый — Брахманы и т. д. [13]
Интересную реализацию обсужденной выше модели находим снова же у Геродота. В строении описанного им скифского мира явно прослеживается определенная вертикальная подструктура в пространственном направлении Юг — Север. В южной, нижней части ее, Геродот располагает носителей кшатрийского начала в культуре этого большого региона — царских скифов и воинствующих скифов-номадов. Дальше, в центральной части, находится земледельческая зона, в которой обитают скифы-пахари. А еще дальше к северу начинались малоизвестные грекам земли, заселенные вурдалаками-неврами, андрофагами, и, наконец, чтимыми богами гиперборейцами [14].
Такое структурирование географического пространства возвращает нас к одной з известных теорий «северной прародины» индоевропейцев, начало коим было положено работой Б. Г. Тилака [15]. В последнее время интересную интерпретацию этой проблемы предложил А. Сейбутис [16]. Не обсуждая деталей, заметим, что многие факты и аргументы, на которых строятся разные теории «прародины», будут применены друг к другу, если под «Севером» подразумевать большое пространство между Северным Причерноморьем и Прибалтикой (или даже Скандинавией), где находится центр радиации гидронимии древнеевропейского типа [17].
Вероятно, миграции с «прародины» начинались с кшатрийской зоны, с южной периферии.
Именно кшатрийская культурная доминанта выразительно прослеживается и у индийских ариев, и у хеттов, и у митанийских ариев, и у эллинов, и у некоторых других народов [18]. Следует еще раз подчеркнуть, что это совсем не означает, будто бы в миграциях участвовали исключительно воины. Прежде всего, здесь может идти речь об определенных этнокультурных доминантах, согласованных с архаичной космологической специализацией индоевропейских обществ, которые, так сказать, определяли «мифологический» культурный тип целых регионов.
Но возвратимся к индоевропейскому «Северу». Тут, согласно сведениям многих старинных авторов и свидетельств мифов, жили в согласии с богами легендарные гиперборейцы. Недостоверные, но достаточно разнообразные сведения из мифов (прежде всего о Фаэтоне, Геракле, аргонавтах, Аполлоне и пр.) позволяют с большой точностью определить их «локализацию» где-то во II — I тыс. до н. э. Одну из достоверных интерпретаций предложил Б. Рыбаков [19]. Реконструированная гиперборейская этнокультурная зона почти целиком вписывается в ареал расширения гидронимии балтского типа [20]. Не имея возможности остановиться на анализе всех наличествующих сведений, которые в комплексе свидетельствуют в пользу такой интерпретации, отметим только два показательных обстоятельства:
именно в Гиперборее находилось известное с давних времен месторождение янтаря, откуда он попадал в другие части тогдашней ойкумены;
именно в Гиперборею регулярно отправлялся Аполлон прятать свои золотые стрелы [21].
Как бы ни относились к «мифологической типологии культур» — положительно, безразлично, настороженно или по-сциентистски отрицательно, — ее все равно следует принимать во внимание при попытках реконструкции старинной духовной культуры тех или других народов или целых этнокультурных ареалов. Согласно этому, культурный тип индоевропейского «Севера» (именно — священнический) обязательно должен учитываться при воссоздании древних корней культур современных белорусов, литовцев и латышей.
IІІ. Некоторые письменные сведения античных времен об обитателях нашей страны в железном веке
Уже с первой половины I тыс. до н. э. в античной географической традиции устанавливается специальное наименование для огромного пространства Восточной Европы на север от Черного моря — Скифия. Многое соединяло греков с этими землями: проживание некогда протогреков рядом с протоармянами, возможно, фригийцами и ариями в Северном Причерноморье, многочисленные хозяйственные, торговые и культурные контакты. Потому греков чрезвычайно интересовало все, что касалось далекого северного мира. Вместе с тем, в сведениях античных географов про Скифию самым фантастичным образом переплетались факты реальной этногеографии с мифами и фольклором коренных обитателей Скифии и ее окрестностей и самих греков.
Едва ли не самые фантастические из этих сведений те, что непосредственно касаются зоны будущего белорусского этногенеза. Греки, очевидно, не знали настоящего названия этой страны и называли её на свой лад - Гипербореей (ст.-гр.hyper ‘выше; за (чем-то)’, boreos ‘северный ветер’), т.е. страной, что находится за местом, откуда налетает холодный северный ветер. Эта страна, согласно представлениям греков, размещалась там, где брали свои истоки наибольшие реки Скифии: Днепр (Борисфен), Двина (Эридан), Дон (Танаис), там, где на прибрежья Северного океана (Балтийского моря) были богатые месторождения янтаря, где в пору летнего солнцестояния день длится 17 часов (проверка по календарю показывает, что это примерно соответствует широтам сегодняшней Центральной Беларуси). Где-то тут, рядом, размещали античные географы и легендарный народ невров, которые, согласно словам Геродота, характерны тем, что раз в год превращались в волков. Поздние авторы локализовали невров уже более точно — в верховьях Борисфена. Одно пока остается крайне непонятным – что они могли принимать за эти верховья? Верховья собственно Днепра или днепровской Березины? Но и в одном, и в другом случае речь шла явно о будущих белорусских этнических землях. А то, что эти легенды перекликаются с чрезвычайно распространенными на Беларуси байками про вурдалаков, можно лишний раз и не вспоминать. Про это писалось уже неоднократно. Уже говорилось, что в это время на огромном пространстве от Южно-Восточной Прибалтики до верховий Оки проживали многочисленные племена балтов, часть которых (преимущественно днепровские балты) позже стала субстратом этногенеза белорусов.
Не скрывая восхищения, писали античные авторы про гиперборейцев-балтов (Аристей, Дамаст, Геляник, Геродот, Пампони, Имела, Плиний и др.). По их сведениям, это были лесные жители, которые большую часть времени посвящали служению своим богам как все вместе, так и порознь. Поэтому они не знали лишений ни в чем и жили тысячу лет. Утолив же свою жажду жизни, они кончали ее, бросаясь в воду (море). В связи с этим, кстати, вспоминается, что именно «белорусские» балтские культуры железного возраста — днепровско-двинская и штрихованной керамики — определяются археологически неуловимым похоронным обрядам: памятники этих культур нам поныне неизвестны.
Очень вероятно, что именно с этих скифских времен за территорией будущей Беларуси закрепляется «миф» про особую сговорчивость, рассудительность и мудрость ее обитателей, представления, которые теперь сознательно и небезосновательно ложатся в грунт «национального мифа».
IV. Этнохороним Кривия
Второй – более разнообразный корпус сведений про будущую Беларусь, в значительной степени связанный с этническими и политическими реалиями, появляется только в средневековье, в «письменный» период нашей истории. В источниках этого времени мы находим те названия, что живы и на сегодняшний день, обрастают разными политическими и идеологическими коннотациями и вызывают горячие споры, за которыми прячется не только академический интерес. Это — Кривия, Литва и Белая Русь (Беларусь). Первые два названия, без сомнения, здешнего происхождения и история их, очевидно, относится к седой древности.
Возможность существования этнонима кривичи (кривы, крэвы) правдоподобна уже во время формирования и развития банцаровской археологической культуры [22]. Однако существует мысль, что сам этот этноним появился значительно раньше. Существовал он уже, по крайней мере, в II тыс. до н. э. как этническое наименование какой-то части носителей культуры шнуровой керамики, периферийные роды которых могли быть захвачены могучим движением индоариев с Северного Причерноморья на восток. И по приходу на полуостров Индостан они стали известны там как народ крыви (А. Ахуджа, Н. Гусева). Вероятность этой «фантастической» гипотезы возрастает, если учесть, что известный в ведийской мифологии змей Крыви, которого побеждает бог-громовержец Индра, был тотемным предком народу крыви, что хорошо стыкуется с распространённым на всем балтском пространстве культом змеев (ужей), тоже тесно связанным с культом предков.
«Кривская проблема», которая возникла не вчера и не сегодня, начинает приобретать всё большее значение в балтско-славянских этногенетических студиях [23]. Есть основания полагать, что архаичное название кривичей — *kriev- (*kreiv-).Кривичи - форма, вероятно, вторичная [24], созданная по известной модели: этнохороним > этноним, сравн.: лит. Suvalkija > suvalkietis > suvalkieciai. На славянской языковой почве это название могло быть переосмыслено как патронимическое [25].Г. Хабургаев высказал мнение, что летописные этнонимы на -ик- отображают генетическую связь их носителей с неславянскими племенными объединениями, таким образом, возможно, что кривичи – это славянизированные потомки восточнобалтского этноса *krieva [26].
О том, что название этноса кривичи походит от названия страны *Krieva, свидетельствует не только то, что современное латышское название России (в старину — территории на юг и восток от современной Латвии, которые принадлежат к белорусскому этническому пространству) звучит как Krievija.
Исследователи подметили интересную ареальную дистрибуцию парадигм номинации жителей той или иной местности в балтских языках. Примером тому яркая диалектная особенность латышского языка, которая проявляется в том, что восток и запад Латвии противопоставлены друг другу по способу образования названий жителей. Окончание -nieks (-niece), -inieks (-iniece) употребляется при назывании людей по месту жительства или рождения в Курземе и в западных районах Земгале и Видземе, т.е. во всей западной, поморской части Латвии, тогда как жители восточных районов страны употребляют окончание -ietis (-iete)[27].
А. Непакупны показал, что такая ситуация наблюдается и на литовской языковой территории [28]. Да, топонимы на -ininkai в Жамойти встречаются чуть не втрое чаще, чем в восточных районах, в Аукштоте, а топонимы на -ieciai встречаются в районе городов Joniskelis, Vabalninkas и Birzai, в части Северной Литвы, которая непосредственно граничит с Восточной Земгале, входящей в ареал -ietis. Интересно наблюдение А. Непакупного о том, что соответствующий -nieks / -ininkai германский суффикс -ing- выступает в названиях жителей и очень продуктивен в словообразовании германоязычных стран. Суффикс -ing- также характерен для местных названий восточных районов Скандинавии, в частности, Восточной Швеции. В балтском ареале мы встречаем его и в названии ятвягов (< лит. jotvingai при закономерном слав. ятвязь). Впрочем, такой же суффикс -ing- отобразился в германизированной форме названия прибалтийско-финского народа водь (kreving- при лат. krievini — уменьшительная форма от krievs «(позже) русский») [29].
Принимая во внимание вышесказанное, можно даже заключить, что второй компонент в титуле прусского первосвященникаКрыве-Крывейтэ может тоже отсылать к месту его происхождения, а весь титул тогда означал бы ‘Крыве с Кривии’ или ‘Крыве с земли крэваў (крываў)’.
На сегодняшний день наиболее аргументированной представляется гипотеза, согласно которой наше этническое название происходит от имени мифического родоначальника определенной религиозной традиции— наивысшего священника Крыва[30], культ которого в той или иной степени был свойственен в свое время большинству балтских народов (сравн.: лит.krivis, krive, krivaitis, лат. krivs ‘священник’, лит. krivule, krive ‘искривленный на конце жезл священника; символ соединенной определенной религиозной традиции территориально-родственного общества’ и др.). В тех или других вариантах эту версию поддерживали такие исследователи, как Г. Миллер, М. Карамзин, Т. Нарбут, А. Киркор, М. Касторский, П. Третьяков, В. Седов, Б. Рыбаков, Дз. Мачинский, Г. Лебедев, Э. Зайковский, В. Топоров [31] и др. Надо отметить, что эта гипотеза хорошо стыкуется с сообщениями античных авторов о некой особой набожности и религиозности «гиперборейцев». Впрочем, на упрямую приверженность кривичей своей религиозной традиции и их нежелание принимать христианство обращал внимание еще в XII ст. русский летописец. К тому же, как недавно заметил В. Топоров,
«кривичи могут осмысливаться как определенного рода левиты, племя жрецов, священников» [32].
Этимология основы *kriev- довольно прозрачная. Мы имеем дело с одним из рефлексов индоевропейского корня *(s)ker- ‘поворачивать, гнуть, кривить’. Слова этого корня удостоверены в индоевропейских языках — как в древних, так и в живых: праслав. *krivъ ‘непрямой, несправедливый, левый’, лит. kreivas ‘кривой, согнутый’, лат. krievs ‘кривой’, санскр. vakriya‘искривленный, изогнутый’, лат. curvus ‘кривой, изогнутый’ и пр. Семантический переход ‘кривой’ > ‘сакральный, ритуализированный’ произошел, пожалуй, еще со времен «индоевропейского единства» [33]. Примеры, несущие на себе следы архаичной магической символики, хорошо известны: уже упомянутые лит. krivis ‘языческий священник’, krivule‘кривуля, магический жезл, кривой посох деревенского старосты’. Добавим сюда же термин кривая ‘чародейная’ (утка, жаба, волчица и пр. — часто упоминаемые в сказках чудесные помощники главного героя), кривые вечера ‘чаровные вечера’ (как правило, на Коляды или на Купалье, когда могли происходить самые невероятные чудеса). В связи с этим нельзя не упомянуть и про один из эпитетов Аполлона — Лёксиос ‘кривой; тот, кто дает кривые, двусмысленные советы, предсказания’. Интересно, что рядом с тем ареалом, где и поныне живет обряд «похорон стрелы», известны обрядовые танцы «Лука» и «Кривой танок», синонимичные своими названиями (сравн.: «Лука» и Лёксиос). Достоин пристального внимания латинский ритуальный термин lituus ‘искривленный авгурский посох, жезл’ в связи с еще одним названием «гиперборейской зоны» Литва (Lietuva) и этнонимом литвины, литовцы (lietuviai). Обратим также внимание на то, что в Молдове и сегодня словом крывец называют северный, северно-западный и восточный ветры, а в южнославянских языках зафиксированы такие определения северного ветра: серб.-хорв. кривац, словен. krivec, болг. кривец [34]. Упомянутые названия с основой *kriv-, используемые отчасти для номинации северного ветра, могут быть реликтами давней традиции сакрализации Севера (припомним «северные» образы индоевропейских мифологий: индийская гора Мэру, иранская Хара Березайти, античная Гиперборея, островок Туле и пр. [35]).
Нельзя не отметить, что семантический переход ‘кривой’ > ‘сакральный’ свойственен всей так называемой циркумбалтийской культурной зоне, культурам как балтов, так германцев и славян. В качестве примера можно привести общую для белорусов, древних пруссов и готов модель наименования праздничного дня, сравн.: бел. крывыя вечары, прус.lankinan ‘святочны’ (< *lank- ‘кривить, гнуть’)[36], готск. dulds ‘свята’, ст.-инд. parvan ‘сустав; поворотный момент времени; праздник жертвоприношения в дне смены лунного календаря’[37]; сравн. еще общий для балтов и германцев этимон на определение жертвы: лит. alka ‘жертва; место для пожертвований; жертвенная гора; идол’, лат. аlks ‘идол’, гот. alhs, ст.-анг.ealh, ст.-сакс. alah ‘божница’, бел. валачобнае ‘святочный подарок, гостинец, дар (как пожертвование кому-то зачем-то)’ (< и.-е. *elk-/*olk- ‘кривить, сгибать’) [38]. Изложенная выше этимология этнонима кривичи стыкуется с большим материалом, который подтверждает почти универсальный характер сакральной или магической роли нестандартного члена противопоставления, к примеру, кривой, а не прямой, левый, а не правый, что связано с системой оппозиций древней модели мира [39].
Какие же факты могли бы более точно свидетельствовать в пользу рассматриваемой гипотезы? Из средневековых письменных источников мы знаем пока только одно, но очень показательное свидетельство. Так, в грамоте великого князя литовского, дедича кревского, витебского, полоцкого и др. Ольгерда, сохраненной в списке 1451 г., говорится:
«Кгды в паньстве нашом литовском, земяне наши господарске трудность мають в росправе межи себе в спорах и нестатках вшеляких, смежных кривдах и покривдженях, для неменея или одлеглости Кревов, терпять или терпити дають другим обиды, настия, напасти, прото мы господар уставуем, ижбы вот толь хоружии нашии в хоружствах своих в Великом Княжстве Литовском, таковыи спорности, то само яко Кревове с тоюж моцою судили и суды свои в дело вводили, кром одзыву, а одзыв по ваге речи и обычаю давному идеть до нас господаря»[40].
Тут, как видно, слово крэвы употреблено, во-первых, как термин, и, во-вторых, в недвусмысленном контексте. Припомним, что в традиционных обществах судебные функции были исключительной прерогативой служителей культа. Да, рассматривая культуру древних иранцев, М. Бойс отмечала, что
«именно из среды священнослужителей (как и в средневековой Европе) происходили судьи, разные чиновники и правители, нужные каждому развитому обществу» [41].
Другие свидетельства косвенны, но часто тоже довольно красноречивы. Да, в Беларуси, в особенности на Витебщине, распространены легенды про так называемые «камни-портные». Заметим, что эти «портные», не беря денег за свою работу, выставляли, тем не менее, удивительное требование: чтобы ходатай дарёной одежды категорически отказался от посещения церкви, т.е. возвратился к своей языческой вере. И еще одно требование выставлялось посетителю этого своеобразного капища: не высказывать своей просьбы просто, а, так сказать, «вкривь», например: «Пошей лишь бы как, чтобы один рукав был длиннее другого» и т. д., согласно известной белорусской поговорке «произноси вкривь — будет прямо». Последнее обстоятельство, а именно спонтанная этимологизация слова «портной» позволяет воссоздать трансформационную шеренгу: портной (бел. кравец) < крывец < крывіс. Это обычная модель замены балтских слов на -isславянскими формами на -ец. Таким образом, мы имеем основания видеть в этих легендах отображение определенных исторических реалий времен христианизации нашей страны.
О том, что отдельные представители бывшей корпорации священников-крэвов могли сохраниться в глухих районах к позднему средневековью, может свидетельствовать своеобразный языческий ренессанс, который отмечается белорусскими археологами и проявляется в воссоздании определенных элементов древней похоронной обрядности. Согласно исследованиям В. Левко [42], у д. Крапивно Оршанского р-на есть похоронные памятники, которые датируются XIII — XVII вв. Это круглые курганы, похороны в каких сделаны как по обряду ингумации (в ямах), так и кремации (в насыпях). Последнее обстоятельство в особенности интересно, ведь выполнение обряда кремации требует участия, так бы сказать, «специалистов» — священников-крэвов (или их потомков), которые обладают «технологией» сжигания покойников [43].
И, конечно, нельзя не упомянуть в связи с этим, что к началу ХХ ст. своего «крево» имело знаменитое капище в Минске [44]. Обращает на себя внимание имени его священника — Севастей. Вполне возможно, что это могло быть династическое имя служителей святилища, ведь, по рассказам местных жителей, отца Севастея звали тоже Севастеем. Это имя созвучно с именем мифического основателя похоронной традиции по обряду трупосожжения у балтов — Совия (он же фигурирует и как основатель религиозной традиции вообще, из-за чего его последователи «совицею наричются»). Как показал В. Топоров [45], этимон этого имени имеет укоренившиеся индоевропейские связи и именно в мифо-ритуальной терминологии. В середине ХIII ст., когда пассаж про Совия был вставлен в перевод «Хроники Яана Малалы», эти мифо-ритуальные мотивации были еще актуальными, тем более, что принадлежали к живой традиции. Принимая во внимания живучесть дохристианских традиций на Беларуси, можно допустить, что «династическое» имя минских священников может быть эхом этого давнего наследства.
К косвенным историческим свидетельствам можно добавить и то, что в Великом Новгороде резиденция епископа располагалась в Людиным конце, основанным, как известно из археологических исследований, кривичами. Не менее интересно, что там же была ул. Прусская [46], такая же улица известна и в Креве. А из того, что концевую структуру имели, по-видимому, все большие кривские города, нельзя не отметить в рассматриваемом контексте, что в средневековом Полоцке был Крывцов посад (вспомним очень правдоподобное сравнение крывец — крывіс), а среди микротопонимов Витебска известен был Кривой мост. В основанной кривичами в VII ст. Старой Ладоге было урочище Кривая Часовня, которое Г. Лебедев, специально изучавший топографию этого поселения эпохи викингов, небезосновательно связывал с культомКрыве-Крывайтиса [47].
Прусско-кривская связь топонимически красноречиво выявлена на Беларуси. Так, например, на северо-западе от Солигорска расположен топонимический комплекс, который состоит из поселений Кривичи, Прусики, Прусы и Пружанка (тут имеем, возможно, переход s > š > ž
, на юг от Старых Дорог рядом с д. Кpываль теснятся Прусы, интересно также, что на Шкловщине рядом с Крывелем есть поселения Литовск и Лотва.
На южной окраине Беловежской пущи, на полночь от Жабинки, находится интересный топонимический комплекс, в сердцевине которого поселения Кривляны (2), а вокруг — Мажейки, Шведы, Бояры, Жадики, Вежки (2), Столпы, Велунь, Пруски, Литвинки, Пруска (2), Вежна, Пилишча, Бильдзейки, Большой Лес и болото Велатин. Прежде всего обращает на себя внимание довольно выразительный балтский фон: Мажейкі, Жадики, Велунь, Прусский, Пруска, Пилишча (лит. pilis ‘замок’,pyla ‘вал, насыпь’), Бильдзейки (лит. bildeti ‘грохотать, стучать’), Велатин, возможно, Вежки и Вежна (лит. veze ‘колея’, vezti‘везти’ или vezys ‘рак’), а также и сама Жабинка (лит. žabìnė ‘куст’). Как отмечает П. Гавчас, около деревень Велунь и Большой Лес, а тоже болото Велатин находятся ятвяжские курганы, что, возможно, и отображается в соответствующих названиях с корнем *vel-, сравн. лит. vele ‘душа’. В связи с этим тот же П. Гавчас высказывает мнение, что Крывляны могли быть какими-то центрами всего округа, где со времен ВКЛ жили языческие священники kriviai [48]. Эволюция названия, на наш взгляд, могла произойти таким образом: Крыўляны < *Крыв(’)яне < *Kriviones < kriviai ‘священники’ (что касается форманта -on- в реконструированной форме *Kriviones, сравн.: Tulissones, Ligaschones, Burtonei — названия прусских священнических корпораций [49]). С другими состояниями прусских священников Nerutti (сравн. лит. nerti ‘нырять’) иWaszkones (сравн. лит. vaskas ‘воск’), которые объясняли знаки, ныряя в воду или выливая на воду воск соответственно [50], можно связывать названия деревень, расположенных в Копыльском р-не: Нарути на запад и Вошкаты на восток от Кривого Села. Сопоставление слов Вошкаты и Waszkones возможно из-за чередования суффиксов -on- / -en- и -ut- / -ot- в титулах прусских священников (сравн.: Zigenotten и Zygonotten, Lekutones и пр). В той же местности находятся поселения Большие и Малые Прусы.
В рассмотренной П. Гавчасом топонимической шеренге обращает внимание соседство местных названий с основами Kriv- иVel- (Крыўляны и Велунь, Большой Лес и Велатин). Похожее сочетание было отмечено в конце ХІХ ст. Ф. В. Покровскимоколо м. Городок (теперь Молодеченский р-н Минской обл.). Согласно сведениям, полученным от местного лесника, в бывшем поместье Давцевичи, в лесном урочище Велишки (сравн. лит. vele ‘душа’) было несколько курганов, что народом считались могилами жрецов-«крэвейтов». Сама же обитель называлась «Крыве» [51]. Увы, единичная фиксация не позволяет сверить эти, безусловно, интересные сведения. Однако в пользу их правдивости могут свидетельствовать некоторые косвенные данные.
В окрестностях Городка есть еще два местных названия с основой Kriv-: д. Крывенки и ручей Крывец (у д. Глинища). Что касается названия ручья, то оно целиком может быть мотивировано особенностями его русла. Название деревни, очевидно, патронимического происхождения от фамилии Крывенко (откуда бел. Крывенки и пол. Krzywionki [52]) или Крывеня (откуда рус. Кривеньки) [53]. Оба варианта первоначальной фамилии могут рассматриваться как производные от основы *Крыв- с распространенными на Беларуси формантами -еньк- /-еня. Такие фамилии, как правило, давались женщинам по имени мужа с соответствующей основой (сравн. гипотетическое имя *Крыв мифологического родоначальника кривичей [54]) или по прозвищу мужа Кривой, т. н. «одноглазый». Последняя возможность целиком не исключается, но Кривой («одноглазый») может быть и поздним переосмыслением имени-титула Крыв (с kriivis ’жрец’). Тут стоит отметить, что рядом с Крывенками находится деревня Русалишки, название которой интересно в двух отношениях. Во-первых, своим типично балтским (литовским) формантом -ішк- (-isk-), который означает принадлежность носителю имени, выраженным в основе (сравн. Михалишки, Гердутишки, Петришки и г.д.). Во-вторых, тем, что ни в белорусской, ни в литовской антропонимии не встречается такой основы как русал-. Остается предполагать принадлежность этого места мифологическим русалкам, которыми в представлениях окружающих жителей могли казаться служанки Крыва местной «кривули» (округа) – вайдэлотки.
Балтский топонимический фон окрестностей Городка, как, например, Гердутишки (от собственного имени *Gerdutis с характерным формантом -isk-, который отмечает принадлежность; сравн. имена собственные Гердзень, Альгерд, а тоже современные литовские имена Girdutis/Girdute, Girdenis/Girdene можно полагать, что все они связаны с лит. girdeti ’слышать, слышно’, girdas ’слух, молва, *слава’ или girdyti ’поить, давать пить, спаивать’); Гудавщина (к лит. gudai ’беларусы’);Кілтаўцы (возможно, к лит. keltas, keltuvas ’паром’, keltininkas ’паромщик’; деревня находится недалеко от левого берега Березины Неманской и от неё идет дорога через реку на правый берег); чуть подальше на юг Бакшты (Воложинский р-н; от ст.-бел. и лит. бакшта ’башня, высокая пристройка’); неподалеку от Караютки (Воложинский р-н; на русских картахКаряютки; к лит. kariautojas ’воин, вой’; возможно, от личного имени Карыят, лит. Karijotas; в середине XIV ст. Карыят, сын Гедымина, управлял Новгородским княжеством); Есьманавцы (Воложинский р-н; от имени собственногоEismantas/Eismontas); на юго-восток от Крывенак, недалеко от Гердутишак, Гойжева и Кайтяни, на север от д. Рыды.
Интересно, что тот же лесник сообщил Ф. В. Покровскому и про городище в бывшем поместье Дущицы того же Городоцкого округа. По народным представлениям на этом городище до принятия крещения приносились жертвы.
Окрестности Городка были обжиты балтами не позднее железного века, о чем свидетельствуют многочисленные исследованные и разведанные археологические памятники. Так, городище культуры штрихованной керамики находится около дд. Васькаўцы (рус. Васьковцы), Глинища (на левом берегу ручья Крывец), Дубрава (Аляхновіцкі с/с), быв. д. Душчыцы, д. Красное (центр с/с), между д. Парадаўшчына и Гарадзішкі. В самом Городке исследовано поселение II-V вв. и несколько курганных групп с керамикой позднего этапа зарубинецкой культуры (часть керамики имела расчёсы и штриховку)[55].
Интерес представляет археологический памятник Девичья гора у д. Дубрава. Согласно преданию, на той горе живьем была зарыта девушка, а вместе с ней покоились два парня, погибших в время соревнования за право стать ее мужем. Сейчас на горе находится курганный могильник XI — начала XII вв., исследованный в 1987—1990 и 1992 гг. Э. Зайковским [56]. Курганы или составлены из камней, или внизу обложены венцом из камней. Это, а также находки браслетов с зооморфными концами указывает на балтскую принадлежность населения, что оставило эти памятники. Стоит отметить, что еще до недавнего времени на Девичьей горе праздновали Купалье. Сюжет предания про зарытую живьем девушку очень напоминает стародавнюю практику наказания вайдэлотки, что нарушила обещание сохранять свою целомудренность.
Таким образом, несколько линий несхождений: хронологическая связь Купалья с Русальной (Граной) неделей (Купалье может хронологически совпадать с концом Русальной недели), синонимизм в наименовании купальского женского персонажа — «купалачка-русалачка» (сравн. тоже лит. Rasa ’Купалле’), целомудренность мифологических русалок и вайдэлоток, похороны живьем виновников вайдэлоток (как и соответствующих им римских весталок) и девушки на горе, связанной с Купальем, делают сказанное выше мнение о связи д. Крывенки и Русалишки с неким прежним сакральным центром очень вероятным.
Наконец, нельзя обойти вниманием и того факта, что, по рассказам городчан, записанных Ф. В. Покровским, в самом Городке, на городище под названием Замок, когда-то действительно стоял замок, в котором отбывала наказание непокорная кривичанка Рогнеда. Впрочем и Заславье, где Рогнеда, согласно летописям находилась в ссылке, тут совсем недалеко — километров 30 на юго-восток от Городка. Ее имя, как и имя ее отца, первого полоцкого князя, Рогволода, очень вероятно, производное от балто-сканд. основы *rag(n)- с общей значимостью «видения», «предвидения», «прорицания» (сравн. лит.regeti, лат. redzet ’видеть, созерцать’, лит. ragana, бел. диал. рагана ’ведьма, волшебница’, сев.-герм. ragnar ’бог’, Ragnheidr — дочка легендарного норвежского конунга Ragnvaldr’a, вторая часть имени которой соотносится с современными англ.heathen, нем. Heide ’язычник’). Это обстоятельство, а также летописное сообщение о ее постриге в монахини после неудачной попытки посягательства на жизнь киевского князя Владимира, позволяет, по крайней мере, поставить вопрос о реинтерпретации огульно признанных летописных сведений.
Все отмеченные обстоятельства, вместе взятые, указывают на довольно прочное сохранение в этом уголке Беларуси традиций местного балтоязычного населения, крещенного относительно поздно, и придают сведениям Ф. В. Покровского дополнительный вес.
Действительно, в средневековье такой раздел на довольно небольшие округи — кривули-копы (сравн. лит. krivule ‘сельский сход, копа’) — был для Беларуси и Литвы явлением обычным (именно в границах этих округов творили известные копные суды, что управлялись правом обычая). Есть основание видеть следы такого давнего раздела в изречениях такого типа, как«семь верст — не кривуля», которые, возможно, отображают и пространственные размеры бывших округов. По крайней мере, это хорошо коррелируется со сведениями про то, что деятельность каждой копы (капавища, или копища) распространялась во все четыре стороны на четырнадцать верст [57]. Сравн. также: «Багаты двор // На семи вярстах, // На восьми стаўбах…» (в рождественской песне с довольно выразительным ритуальным контекстом) [58]. Отмеченная ситуация в районе Жабинки, в принципе, соответствует такому мнению, в особенности, если обращать внимание на указанный балтский фон. Вполне возможно, что «кривские» топонимы имеют причастность к прежним региональным или межрегиональным святым местам и местам, где происходили специальные собрания, известные еще в племенной период [59].
Другой вариант административно-территориального раздела — структура староств, которые в свою очередь разделялись на войтовствы. Так, довольно хорошо оснащенное в XVII ст. Бартянское староство состояло из четырех войтовств: Пяляского, Скаловского, Горадзенского и Панемонского (в состав каждого из них входило от трех до восьми деревень, что и образовывали рассмотренные выше достаточно небольшие округи). Интересно, что Бартянское староство было заселено в XIV ст. прусскими беглецами и переселенцами из земель Барта и Скаловия, о чем свидетельствуют и современные номинации жителей: скалики (skalikai) и барцяки (barc’ekai), борти [60].
Название борти стало даже специализированным термином для определения корпорации строителей и охранников мостов. При этом надо учесть еще два момента:
стройка мостов в индоевропейских традициях входила в круг обязанностей определенных священнических корпораций (сравн. лат. Pontifex ‘тот, кто строит мост’[61], ритуальный контекст имеет и напевная формула «масці кладку, заві ў хатку» в колдовских и калядных текстах);
термин барцяки уже был сопоставлен с названием одной из священнических корпораций: ст.-бел. буртник, лит.burtininkas ‘ворожей’ при burtas ‘жребий’, burti ‘кидать жребий, ворожить’ [62].
Такие территориальные структуры могут быть наследством очень давних времен. Так, А. Макушников, проанализировав возможные источники происхождения сельской территориальной структуры Гомельщины, делает вывод, что:
каждое общество XVI ст. имеет по одному историческому предшественнику второй половины I тыс. до н. э., что свидетельствует о связи структуры землевладений двух эпох;
структура земельного раздела, которая восходит ко времени милоградской культуры, приблизительно в таком же виде существовала и в течение I — начала II тыс. н. э.
Отмеченная преемственность свидетельствует о глубоком консерватизме сельского (сначала — родового) общества в Нижнем Посожье. Сохранение ее территориальной структуры в течение столетий не было бы возможным без определенных связей носителей местных археологических культур железного века и раннего средневековья.
Средневековая государственность долгое время не разрушала территориального общественного раздела, а использовала его перевес в своих хозяйственно-экономических целях [63].
Наличие очень консервативной административно-территориальной структуры, которая берет начало, по крайней мере, с железного века и сохраняется до средневековья, а также свидетельство о её связи с религиозным культом древних балтов — все это поднимает вопрос о существовании у нас потестарных институтов теократического типа, похожих на те, которые были известны в языческой Пруссии [64].
Предыдущее же подведение итогов вышеизложенного материала позволяет сделать такие утверждения:
Истоки этнохоронима Кривия уходят в глубокую старину;
наиболее обоснована сакральная этимология наименований кривичи и Кривия; есть основания полагать, что сакральный статус территории, где проходит т.н. главный европейский водораздел, откуда вытекают крупнейшие европейские реки (Волга, Двина, Днепр, Неман), находит подтверждение не только в древних представлениях близких и далеких народов, но и соответствует реалиям здешней этнокультурной традиции.
Статья дополнена и доработана автором на основе лекции: «Титулатура отечества: Кривия, Литва, Белая Русь»
[1] Iмя тваё Белая Русь / Укл. Г. Сагановіч. Мн., 1991.
[2] Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
[3] Абмеркаванне некаторых рэлевантных фактаў гл.: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995. С. 187—195.
[4] Ксенофонт. Киропедия. М., 1976. С. 7—10; Альбедиль М. Регламентация поведения в связи с четырьмя стадиями жизни в индуизме // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985. С. 65—94.
[5] У гэтым сэнсе паказальныя, напрыклад, міф пра паходжанне беларусаў (Легенды і паданні. Мн., 1983. С. 78—79) і казка «Ванічка-дурачок» (Чарадзейныя казкі. Ч. 1. Мн., 1973. С. 406—408), дзе актуалізаваная колеравая сімволіка.
[6] Геродот. История. Л., 1972. С. 188—190; Бонгард-Левин Г., Грантовский Э. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история. М., 1983. С. 64—86.
[7] Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. М., 1988. С. 61.
[8] Вернан Ж.-Я. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988. С. 64, 163—164.
[9] Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. С. 193—194.
[10] Рис А., Рис Б. Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе. М., 1999. С. 135—136.
[11] Беларускі фальклор у сучасных запісах. Гомельская вобл. Мн., 1989. С. 23.
[12] Чарадзейныя казкі. Ч. 1. С. 406—408.
[13] Пра варну брагманаў і суадносіны панятку варны з колеравай сімволікай гл.: Перзашкевіч А. Да пытаньня аб варне брагманаў у поствэдыйскі пэрыяд // Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1994. № 1. С. 53—62; Перзашкевіч А. Да пытаньня аб паняцьці varna ў дачыненьні да грамадзтва вэдыйскіх арыяў // Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1996. № 1. С. 51—56.
[14] Геродот. История. С. 188—190; Рыбаков Б. Киевская Русь и русские княжества XII — XIII вв. М., 1982. С. 24—25; Агбунов М. В. Путешествие в загадочную Скифию. М., 1989.
[15] Тилак Б. Г. Арктическая родина в Ведах. М., 2002.
[16] Сейбутис А. Проблема этногенеза балтов и славян в свете палеогеографии // Природа. 1980. № 11. С. 78—85; Сейбутис А. Индоевропейцы: палеоэкология и природные сюжеты мифов // Природа. 1987. № 8. С. 96—106.
[17] Сейбутис А. Проблема этногенеза балтов и славян в свете палеогеографии. С. 78—85; Schmid W. P. Idronimi antico-europei // Res Balticae. Pisa, 1997. C. 89—102; Haudry J. The Indo-Europeans. Washington, <1998>. С. 99—113.
[18] Елизаренкова Т. «Ригведа» — великое начало индийской литературы и культуры // Ригведа. Мандалы I — IV. М., 1989. С. 426, 429—431; Герни О. Р. Хетты. М., 1987. С. 64; Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М., 1987. С. 39—74.
[19] Рыбаков Б. Язычество древних славян. М., 1981. С. 354—437 (пра атаесамленне гіпербарэйцаў з балтамі гл. с. 399—400).
[20] В. Іванаў і У. Тапароў зацемілі, што гіпербарэйцы маркіруюць пэўную мяжу ведаў антычных людзей пра Поўнач тагачаснай айкумены. Даследнікі звярнулі ўвагу на цікавую дэталь: гіпербарэйцы дасылалі скіфам ахвярныя дары, загорнутыя ў жытнёвую салому, што можа сведчыць пра знаходжанне гіпербарэйцаў на поўнач ад скіфаў (Иванов В., Топоров В. О древних славянских этнонимах (основные проблемы и перспективы) // Славянские древности (Этногенез. Материальная культура Древней Руси): Сборник научных трудов. Київ, 1980. С. 31). У антычныя часы (ранні жалезны век) на поўнач ад іранскамоўных скіфаў жылі балцкамоўныя плямёны.
[21] У паўднёва-ўсходняй Беларусі яшчэ і дагэтуль абрад «пахавання стралы» застаецца жывой традыцыяй і рэгулярна ладзіцца ў тэрміны, якія адпавядаюць старагрэцкім таргеліям — святу ў гонар Апалона і Артэміды.
[22] Зайкоўскі Э. Першабытныя помнікі паўночнай Беларусі. Мн., 1990. С. 32, 38; Клімчук Ф. Да вытокаў фармаваньня ўсходнеславянскіх народаў // Кryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1998. № 1. С. 131—132.
[23] Топоров В. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях // Славяне: адзінства і мнагастайнасць: Міжнародная канферэнцыя (Мінск, 24 — 27 мая 1990 г.): Тэзісы дакладаў i паведамленняў. Секцыя 2. Этнагенез славян. Мн., 1990. С. 87—90.
[24] Полацкiя князi, між іншага, часам называлiся ў летапiсах не «крывiцкiмi», а «крыўскiмi», параўн.: «кривьские князи» з 1162 г. (паводле: Пашуто В. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 419).
[25] М. Фасмер падтрымліваў версію аб патранімічным паходжанні назову крывічы, выводзячы яго ад імя міфічнага родапачынальніка *Кривъ (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. Т. II. М., 1986. С. 375).
[26] Хабургаев Г. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М., 1979. С. 195—196, 214.
[27] Mūsdienu latviešu literārās valodas gramatika. I. Fonētika un morfoloģija. Rīgа, 1959. С. 138.
[28] Непокупный А. Ареальные аспекты балто-славянских языковых отношений. Київ, 1964. С. 32—33.
[29] Агеева Р. Страны и народы. Происхождение названий. М., 1990. С.
[29] Агеева Р. Страны и народы. Происхождение названий. М., 1990. С. 44, 99.
[30] Иванов В., Топоров В. Мифологические географические названия как источник для реконструкции этногенеза и древнейшей истории славян // Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976. С. 127; Иванов В., Топоров В. Крив; Криве // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. Т. II. М., 1998. С. 14; 15.
[31] Топоров В. Прусский язык: Словарь. K — L. М., 1984. С. 196—205.
[32] Топоров В. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях. С. 89.
[33] Маковский М. Лингвистическая комбинаторика: Опыт топологической стратификации языковых структур. М., 1988; Карулис К. Лтш. Elgava «Елгава» // Балто-славянские исследования. 1982. M., 1983. C. 123—129.
[34] Клімчук Ф. К истокам формирования восточнославянских народов. С. 133; Супрун-Белевич Л. Некоторые славянские обозначения ветра // Вестник БГУ. Серия 4. Филология. Журналистика. Педагогика. Психология. 1986. № 3. С. 32. Ф. Клімчук допускает, что «кривское» именование ветра можно интерпретировать, как «ветер, который дует с далекой страны Кривии». Такой возможности тоже нельзя отказывать в свете того, что, к примеру, на Балканах известные названия ветра, которые словно «помечают» место его зарождения: славац. poliak ‘вецер, который дует с стороны Польши, северный ветер’, балг. дунавец ‘вецер, который дует с стороны р. Дунай’. Но против связи такой модели с «кривскими» названиями ветра свидетельствует шибко далекое расстояние стран, где эти названия известные, от Кривии.
[35] Бонгард-Левин Г., Грантовский Э. Вот Скифии до Индии…; Широкова Н. Культура кельтов и нордическая традиция античности. Спб., 2000. С. 17—74. Сравн. тоже старопрусские верования про то, что весенняя молния с полночи или востока есть знак хорошего урожаю, а убитый этою молниею считался за «приятного богу» (Baltu religijos ir mitologijos saltiniai. T. III. XVII a. Vilnius, 2003. С. 251).
[36] Топоров В. Прусский язык: Словарь. L. М., 1990. С. 71—74.
[37] Топорова Т. Семантическая структура древнегерманской модели мира. М., 1994. С. 111—112.
[38] Санько С. Достоверный беларусский рефлекс одного цыркумбалтийского ритуального термина: *alka- : блр. *volok- // Беларусь в системе трансевропейских связей в I тыс. н. э.: Тезисы докладов и сообщений международной конференции (Минск, 12 — 15 марта 1996 г.). Мн., 1996. С. 71—73.
[39] Иванов В., Топоров В. О древнейших славянских этнонимах (основные проблемы и перспективы). С. 27—29.
[40] Цыт. согласно: Prochaska A. Czy istnial Krywe na Litwie // Kwartalnik Historyczny. 1904. R. XVIII. Z. 3—4. C. 485—486; Buga K. Rinktiniai rastai. T. I. Vilnius, 1958. С. 179; Витязь С. Уникальная хронологическая пометка в документе большого князя Ольгерда // Белорусский археографический ежегодник. Вып. 3. Мн., 2002. С. 100—101.
[41] Бойс М. Зороастрийцы… С. 83.
[42] Левко О. Средневековые погребальные памятники Оршанского Поднепровья // Время, памятнеки, люди: Памяти репрессированных археологов: Тезисы докладов международной конференции (Минск, 27 — 30 октября 1993 г.). Мн., 1993. С.73—75.
[43] Такое обстоятельство позволяет снизойти мнение И. Марзалюка про то, что нет «ни каких оснований рассматривать восточнославянское население Северно-Восточной Беларуси в ХII — ХIII вв. как языческое» за шибко спешное (Марзалюк И. Похоронный обряд как исторический источник по христианизации Северно-Восточной Беларуси // Проблемы археологии и древней истории Верхнего Поднепровья и соседних территорий: Международная научная конференция (30 января — 1 февраля 2002 г.): Доклады и сообщения. Могилев, 2002. С. 192). сравн. также свидетельства с «Правдивого основательного описания русинов…» (1581 г.) померанского немца Павла Адэрборна, которого удивили увиденные им средь люда Северной Беларуси яркие элементы живой языческой традиции: «В лесах в их есть особенные деревья, посаженные их отцами ради молитв, с этих дрэваў оне снимают кору, дробят ее и лечат ею не только уродование, но залечивают тоже раны и всякая боль…», в домах же, согласно П. Адэрборна, держали «особых змей» (цыт. согласно: Г. С. Беларусь глазами Одэрборна // Свобода. 2004. № 1).
[44] Ляўкоў Э. Молчаливые свидетели былого. Мн., 1992. С. 43—53; см. тоже публикацию дневника Михаила Кацара «Языческое капище в Менске в ХІХ — начала ХХ ст.» в этом издание.
[45] Топоров В. Заметки по похоронной обрядности (к 150-летию со дня рожденья А. Н. Веселовского) // Балто-славянские исследования. 1985. М., 1987. С. 10—52.
[46] На это обращает внимание в балтском контексте В. Иванов (Иванов В. О связи севернославянской языковой зоны с балтийской // Balto-slowianskie zwiazki jezykowe. Wroclaw, 1989. С. 186).
[47] Лебедев Г. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С. 209.
[48] Гаучас П. К вопросу о восточных и южных граненых литовской этнической территории в средневековье // Балто-славянские исследования. 1986. М., 1988. С. 211.
[49] Топоров В. Прусский язык: Словарь. L. С. 227—230.
[50] Baltu religijos ir mitologijos saltiniai. T. III. С. 267.
[51] Покровский Ф. В. Археологическая карта Виленской губерніи. Вильна, 1893. С. 77.
[52] Slownik geograficzny Krolewstwa Polskiego их innych krajow slowianskich / Pod red. F. Sulimierskiego, B. Chlebowskiego, Wl. Walewskiego. T. IV. W-wa, 1883. S. 809.
[53] К сравнения: в электронном справочнике квартирных телефонов г. Молодечно (общее количество записей — 36056) находим 30 записей на фамилии с основой крыв- (0,83%): Крывальцэвіч (1), Кривая (2), Крывянкоў (1), Крывянок (3), Крывенчык (4), Крывенькі/Крывенькая (5), Крывец (6), Крывецкі (1), Кривицкий/Кривицкая (7), с их 13 с основой крывен-.
[54] В. И., В. Т. Крив / Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. С. 14.
[55] Поболь Л. Д. Археологические памятнеки Белоруссии: Железный возраст. Мн., 1983. С. 369—370.
[56] Зайковский Э. М. Раскопки на Девичьей горе // Историческо-археологический сборник. № 4. Мн., 1994. С. 71—87; Зайковский Э. Тайны Девичьей горы // Kryuja. 1994. № 1. С. 91—101; Зайковский Э. Девичья гора // Беларуская мифология: Энциклопедический словарь. Мн., 2004. С. 144—145.
[57] Шкялёнак М. Копныя суды в Беларуси // Шкялёнак М. Беларусь и соседи: Исторические очерки. Bialystok, 2003. С. 204.
[58] Зимнее песне. Мн., 1975. № 199.
[59] Vaitkevicius V. Alkai: baltu sventvieciu studija. Vilnius, 2003. С. 204.
[60] Суднек Т. К изучению исторической антропонимии литовско-белорусского пограничья // Балто-славянские исследованея. 1986. С. 213—219; Суднек Т. К истории языковой ситуации Пелясы // Балто-славянские этноязыковые контакты. М., 1980. С. 187—188.
[61] Топоров В. Мост // Мифы народов мира… Т. II. С. 176—177.
[62] Поподробнее про связь основы burt- со священническими функциями см.: Топоров В. Прусский язык: Словарь. A — D. М., 1975. С. 266—267.
[63] Макушнікаў А. Про происхождение сельской территориальной структуры Гомельской обл. // Время, памятники, люди… С. 76—79.
[64] Кулаков В. Земля пруссов и «прусские земли» // Балто-славянские исследования. 1985. С. 98—101.
Перевод: N.P.
оригиналkryuja.org/artykuly/druvis/sanko_kryuja.html
I. Этнохоронимы — ценнейшая часть культурного наследия этноса
II. «Мифологическая типология» как ключ к решению проблемы происхождения исторических названий Беларуси
IІІ. Некоторые письменные сведения античных времен об обитателях нашего края в железном веке
IV. Этнохороним Кривия
читать дальше
I. Этнохоронимы — ценнейшая часть культурного наследия этноса
Значение этнохоронимии (от ст.-гр. слов ἔθνος “народ, племя, класс (людей)” и χώρα “страна, земля, пространство”), системы этнотерриториальных наименований, свойственной довольно большим географическим просторам, не ограничивается только той ролью, которую она играет в самоидентификации представителей тех или других этносов и становления их национального самосознания, это еще и древнейший элемент традиционной культуры. Этнохоронимия, как и гидронимия, определяется исключительной консервативностью. Поэтому очень часто бывает, что давно уже исчез этнос-автохтон какой-то территории, давно не слышно его языка не только на этой территории, а может, и вообще нигде, а «язык земли» по-прежнему «произносит», доставаясь в наследство совсем другим этносам, которые часто принципиально не могут его понимать. Вспомним живучесть таких этнохоронимов, как Британия, Пруссия и пр. А случается и напротив: этнос продолжает свое существование на исконной территории, но в результате разных причин перестает отождествлять себя со своими историческими предшественниками, тем более с пращурами. Ясно, что такой этнос не может не иметь проблем с самосознанием. Белорусы в этом случае пример едва ли не классический. Правда, наши исторические названия еще не совсем забылись, и «язык земли» время от времени пытается снова получить право голоса в хоре других голосов.
Проблема происхождения этнических наименований и названий определенных (этнических) территорий имеет высокую степень запутанности и вместе с тем какую-то привлекательную таинственность. Потому в этой сфере, как ни в какой другой, обычно не бывает недостатка в гипотезах, версиях и «романтичных» интерпретациях. Не является исключением тут и проблема происхождения названий нашего отечества.
Множество известных и малоизвестных исследователей подходили уже к «белорусской проблеме» в этой области. Стоит только вспомнить такие имена, как А. Патабня, Я. Карский, М. Улашчик, В. Иванов, В. Топоров, Я. Юхо и др. [1] Но, к сожалению, дальше интересных и оригинальных, а часто и более-менее достоверных гипотез, дело пока что не продвигается.
Попытаемся в общих чертах проследить историю одного названия нашей страны, которое имеет специальную степень культурной и исторической мотивированности, и поэтому уже не может утратиться для национального сознания и памяти будущих поколений, — Кривия (Крыўя).
II. «Мифологическая типология» как ключ к решению проблемы происхождения исторических названий Белоруссии
Архаические мифы и представления, а также древнейшие письменные памятники донесли до нас разнообразные и богатые сведения о структуре общества древних индоевропейцев. Их анализ позволил Ж. Думезилю разработать и довольно убедительно обосновать свою известную «теорию трех функций» [2], согласно которой древнеиндоевропейское общество разделялось на три основные части:
белую варну брахманов - служителей культа, хранителей знания и традиции;
красную варну кшатриев — светских руководителей и воинов;
черную варну вайшьев — животноводов и пахарей.
Эта теория была подтверждена материалами всех старинных индоевропейских культур (индийской, иранской, греческой, римской, хеттской, кельтской и пр.) [3].
Такая трехуровневая структура социума отображала давнишнее представление о строении космоса. Вероятно, сначала (еще со времен гипотетического «индоевропейского единства») такая структура могла соответствовать вековому разделу общества «дважды рожденных», т.е. людей настоящих, которые прошли инициацию [4].
Однако по сей день вне границ теории Ж. Думезиля остается еще один комплекс представлений, связанных с архаической специализацией разных общественных состояний. Речь идёт о непосредственных свидетельствах разных традиций о существовании такой специализации не только в части какого-то одного этноса, но и в нескольких, как правило, генетически родственных этносов. Эхом этих представлений можно счесть многие варианты сказочного сюжета о распределении отцами наследства между тремя сыновьями [5].
Наиболее выразительно этот сюжет разворачивается в известной генеалогической легенде о происхождении скифов, пересказанной Геродотом. Согласно легенде, у сына Зевса и дочки бога реки Борисфена (Днепра) Таргитая, первого обитателя пустынных земель Северного Причерноморья (будущей Скифии), было три сына: Липаксай, Арпаксай и Калаксай. После смерти отца им с неба упали три золотые вещи: орало с ярмом, двусторонний топор и чаша. Эти вещи, очевидно, символизируют распределение между братьями трех основных общественных функций: орало с ярмом — земледельческую, двусторонний топор — армейскую, и чаша — священническую. Правда, достаточно поздний вариант легенды свидетельствует, будто все три вещи из отцовского наследства достались младшему брату Калаксаю, а старшие братья признали его начальство. Тем не менее, есть основания полагать, что в начальной версии каждая вещь попадает только одному из трех братьев, закрепляя и освящая их сакральную и общественную специализацию. Для нас еще существенно то, что от этих трех братьев ведут своего начало скифские роды: от Липаксая — авхаты, от Арпаксая — катыяры и траспии, от Калаксая — царские паралаты [6].
В том же иранском ареале функциональная специализация целых народов (племен) отмечается исследователями в Мидии и Персии. Про это писала известная исследовательница зороастризма М. Бойс:
«Согласно сведениям Геродота (Her. I, 101), мидяне, что осели на северном западе Иранского нагорья, разделялись на шесть племен, одно из которых маги — по-гречески magoi (более известной стала форма латинского множественного числа — magi, единственное число magus — от староиранского magu). Возможно, это было племя священников, из него происходили священники не только у мидян, но и у персов»[7].
Сохранились достаточно интересные сведения о племенной специализации в древнегреческой традиции. Да, уже неоднократно делались попытки дать функциональную интерпретацию четырем ионийским племенам: гаплетам, аргадам, гелеонтам, айгикарейцам, прибавляя к трем традиционным еще и функцию ремесленную [8]. Э. Бенвенест дает им свое очень правдоподобное толкование: гелеонтам соответствует священническая функция (их бог-покровитель Зевс), айгикарейцам — воинская (богиня-покровительница — Афина, одним из атрибутов которой был aigis ‘щит’), аргадам — земледельческая (бог-покровитель — Посейдон), гаплетам — ремесленная (бог-покровитель — Гефест) [9].
Исследователи кельтской старины нашли соответствие между давним разделом Ирландии на пять больших регионов (Ульстэр (север), Конахт (запад), Лейнстэр (восток) и Мунстэр (юг), а также центральный район Мит) и пятью функциями и пятью социальными классами. Так, согласно ирландской иерархии территорий, Конахт соотносился с состоянием священников, Ульстэр с воинами, Лейнстэр с пахарями, Мунстэр с рабами и слугами, а Мит с сердцевиной королевской власти [10].
Можно, конечно, задать вопрос: а какое отношение все это имеет к нашей истории? Оказывается, что непосредственное. По крайней мере, у нас сохранилось немало свидетельств о том, что древнекривское общество довольно долго могло сохранять память о таком функциональном трехуровневом разделе. Приведу в качестве примера текст, записанный в 80-е годы ХХ ст. в Лоевском р-не Гомельской обл.:
У пана Ивана умная жана,
Бог ему дал умную жану,
Умную жану в его даму!
Закупила она три города.
Что первый город — и славен Киев,
Что второй город — славен Чернигов,
А третий город — славен Лоев.
А в Киеве — все святые,
А в Чернигове — все казаки,
А в Лоеве — все торговцы.
Что святыми — богу молиться,
А с казаками воевать итти,
А с торговцами торговати [11].
Такую же модель мы наблюдаем и в белорусских сказках про отцовское наследство, как, например, в сказке «Ванічка-дурачок», где, помимо прочего, очень последовательно выявлена и цветовая символика: двум братьям — старшему и младшему — предназначались красный и черный платочки, тогда как главному, харизматичному, герою — белый и, соответственно, белая лошадь, с которым он, наконец, и добывает себе невесту — цареву дочку [12].
Есть основания полагать, что функциональная дифференциация близкородственных племен была вписана в общую трехуровневую модель мира, которая, в частности, отображалась в пространственном структурировании занимаемой этносом территории. На наш взгляд, одна из моделей, которая ещё сохраняет следы бывшей возрастной структуры обществ, могла быть такой:
Север — Центр (Середина) — Юг
Белый — Черный — Красный
Брахманы — Вайшьи — Кшатрии
Все три части этой структуры были довольно подвижны и могли менять в ней свои места, что частенько и наблюдалось, например, когда кшатрии стали занимать в обществе более высокое или даже господствующее положение. Но в большинстве вариантов сохранялось символическое тождество элементов шеренги: Север — Верх — Белый — Брахманы и т. д. [13]
Интересную реализацию обсужденной выше модели находим снова же у Геродота. В строении описанного им скифского мира явно прослеживается определенная вертикальная подструктура в пространственном направлении Юг — Север. В южной, нижней части ее, Геродот располагает носителей кшатрийского начала в культуре этого большого региона — царских скифов и воинствующих скифов-номадов. Дальше, в центральной части, находится земледельческая зона, в которой обитают скифы-пахари. А еще дальше к северу начинались малоизвестные грекам земли, заселенные вурдалаками-неврами, андрофагами, и, наконец, чтимыми богами гиперборейцами [14].
Такое структурирование географического пространства возвращает нас к одной з известных теорий «северной прародины» индоевропейцев, начало коим было положено работой Б. Г. Тилака [15]. В последнее время интересную интерпретацию этой проблемы предложил А. Сейбутис [16]. Не обсуждая деталей, заметим, что многие факты и аргументы, на которых строятся разные теории «прародины», будут применены друг к другу, если под «Севером» подразумевать большое пространство между Северным Причерноморьем и Прибалтикой (или даже Скандинавией), где находится центр радиации гидронимии древнеевропейского типа [17].
Вероятно, миграции с «прародины» начинались с кшатрийской зоны, с южной периферии.
Именно кшатрийская культурная доминанта выразительно прослеживается и у индийских ариев, и у хеттов, и у митанийских ариев, и у эллинов, и у некоторых других народов [18]. Следует еще раз подчеркнуть, что это совсем не означает, будто бы в миграциях участвовали исключительно воины. Прежде всего, здесь может идти речь об определенных этнокультурных доминантах, согласованных с архаичной космологической специализацией индоевропейских обществ, которые, так сказать, определяли «мифологический» культурный тип целых регионов.
Но возвратимся к индоевропейскому «Северу». Тут, согласно сведениям многих старинных авторов и свидетельств мифов, жили в согласии с богами легендарные гиперборейцы. Недостоверные, но достаточно разнообразные сведения из мифов (прежде всего о Фаэтоне, Геракле, аргонавтах, Аполлоне и пр.) позволяют с большой точностью определить их «локализацию» где-то во II — I тыс. до н. э. Одну из достоверных интерпретаций предложил Б. Рыбаков [19]. Реконструированная гиперборейская этнокультурная зона почти целиком вписывается в ареал расширения гидронимии балтского типа [20]. Не имея возможности остановиться на анализе всех наличествующих сведений, которые в комплексе свидетельствуют в пользу такой интерпретации, отметим только два показательных обстоятельства:
именно в Гиперборее находилось известное с давних времен месторождение янтаря, откуда он попадал в другие части тогдашней ойкумены;
именно в Гиперборею регулярно отправлялся Аполлон прятать свои золотые стрелы [21].
Как бы ни относились к «мифологической типологии культур» — положительно, безразлично, настороженно или по-сциентистски отрицательно, — ее все равно следует принимать во внимание при попытках реконструкции старинной духовной культуры тех или других народов или целых этнокультурных ареалов. Согласно этому, культурный тип индоевропейского «Севера» (именно — священнический) обязательно должен учитываться при воссоздании древних корней культур современных белорусов, литовцев и латышей.
IІІ. Некоторые письменные сведения античных времен об обитателях нашей страны в железном веке
Уже с первой половины I тыс. до н. э. в античной географической традиции устанавливается специальное наименование для огромного пространства Восточной Европы на север от Черного моря — Скифия. Многое соединяло греков с этими землями: проживание некогда протогреков рядом с протоармянами, возможно, фригийцами и ариями в Северном Причерноморье, многочисленные хозяйственные, торговые и культурные контакты. Потому греков чрезвычайно интересовало все, что касалось далекого северного мира. Вместе с тем, в сведениях античных географов про Скифию самым фантастичным образом переплетались факты реальной этногеографии с мифами и фольклором коренных обитателей Скифии и ее окрестностей и самих греков.
Едва ли не самые фантастические из этих сведений те, что непосредственно касаются зоны будущего белорусского этногенеза. Греки, очевидно, не знали настоящего названия этой страны и называли её на свой лад - Гипербореей (ст.-гр.hyper ‘выше; за (чем-то)’, boreos ‘северный ветер’), т.е. страной, что находится за местом, откуда налетает холодный северный ветер. Эта страна, согласно представлениям греков, размещалась там, где брали свои истоки наибольшие реки Скифии: Днепр (Борисфен), Двина (Эридан), Дон (Танаис), там, где на прибрежья Северного океана (Балтийского моря) были богатые месторождения янтаря, где в пору летнего солнцестояния день длится 17 часов (проверка по календарю показывает, что это примерно соответствует широтам сегодняшней Центральной Беларуси). Где-то тут, рядом, размещали античные географы и легендарный народ невров, которые, согласно словам Геродота, характерны тем, что раз в год превращались в волков. Поздние авторы локализовали невров уже более точно — в верховьях Борисфена. Одно пока остается крайне непонятным – что они могли принимать за эти верховья? Верховья собственно Днепра или днепровской Березины? Но и в одном, и в другом случае речь шла явно о будущих белорусских этнических землях. А то, что эти легенды перекликаются с чрезвычайно распространенными на Беларуси байками про вурдалаков, можно лишний раз и не вспоминать. Про это писалось уже неоднократно. Уже говорилось, что в это время на огромном пространстве от Южно-Восточной Прибалтики до верховий Оки проживали многочисленные племена балтов, часть которых (преимущественно днепровские балты) позже стала субстратом этногенеза белорусов.
Не скрывая восхищения, писали античные авторы про гиперборейцев-балтов (Аристей, Дамаст, Геляник, Геродот, Пампони, Имела, Плиний и др.). По их сведениям, это были лесные жители, которые большую часть времени посвящали служению своим богам как все вместе, так и порознь. Поэтому они не знали лишений ни в чем и жили тысячу лет. Утолив же свою жажду жизни, они кончали ее, бросаясь в воду (море). В связи с этим, кстати, вспоминается, что именно «белорусские» балтские культуры железного возраста — днепровско-двинская и штрихованной керамики — определяются археологически неуловимым похоронным обрядам: памятники этих культур нам поныне неизвестны.
Очень вероятно, что именно с этих скифских времен за территорией будущей Беларуси закрепляется «миф» про особую сговорчивость, рассудительность и мудрость ее обитателей, представления, которые теперь сознательно и небезосновательно ложатся в грунт «национального мифа».
IV. Этнохороним Кривия
Второй – более разнообразный корпус сведений про будущую Беларусь, в значительной степени связанный с этническими и политическими реалиями, появляется только в средневековье, в «письменный» период нашей истории. В источниках этого времени мы находим те названия, что живы и на сегодняшний день, обрастают разными политическими и идеологическими коннотациями и вызывают горячие споры, за которыми прячется не только академический интерес. Это — Кривия, Литва и Белая Русь (Беларусь). Первые два названия, без сомнения, здешнего происхождения и история их, очевидно, относится к седой древности.
Возможность существования этнонима кривичи (кривы, крэвы) правдоподобна уже во время формирования и развития банцаровской археологической культуры [22]. Однако существует мысль, что сам этот этноним появился значительно раньше. Существовал он уже, по крайней мере, в II тыс. до н. э. как этническое наименование какой-то части носителей культуры шнуровой керамики, периферийные роды которых могли быть захвачены могучим движением индоариев с Северного Причерноморья на восток. И по приходу на полуостров Индостан они стали известны там как народ крыви (А. Ахуджа, Н. Гусева). Вероятность этой «фантастической» гипотезы возрастает, если учесть, что известный в ведийской мифологии змей Крыви, которого побеждает бог-громовержец Индра, был тотемным предком народу крыви, что хорошо стыкуется с распространённым на всем балтском пространстве культом змеев (ужей), тоже тесно связанным с культом предков.
«Кривская проблема», которая возникла не вчера и не сегодня, начинает приобретать всё большее значение в балтско-славянских этногенетических студиях [23]. Есть основания полагать, что архаичное название кривичей — *kriev- (*kreiv-).Кривичи - форма, вероятно, вторичная [24], созданная по известной модели: этнохороним > этноним, сравн.: лит. Suvalkija > suvalkietis > suvalkieciai. На славянской языковой почве это название могло быть переосмыслено как патронимическое [25].Г. Хабургаев высказал мнение, что летописные этнонимы на -ик- отображают генетическую связь их носителей с неславянскими племенными объединениями, таким образом, возможно, что кривичи – это славянизированные потомки восточнобалтского этноса *krieva [26].
О том, что название этноса кривичи походит от названия страны *Krieva, свидетельствует не только то, что современное латышское название России (в старину — территории на юг и восток от современной Латвии, которые принадлежат к белорусскому этническому пространству) звучит как Krievija.
Исследователи подметили интересную ареальную дистрибуцию парадигм номинации жителей той или иной местности в балтских языках. Примером тому яркая диалектная особенность латышского языка, которая проявляется в том, что восток и запад Латвии противопоставлены друг другу по способу образования названий жителей. Окончание -nieks (-niece), -inieks (-iniece) употребляется при назывании людей по месту жительства или рождения в Курземе и в западных районах Земгале и Видземе, т.е. во всей западной, поморской части Латвии, тогда как жители восточных районов страны употребляют окончание -ietis (-iete)[27].
А. Непакупны показал, что такая ситуация наблюдается и на литовской языковой территории [28]. Да, топонимы на -ininkai в Жамойти встречаются чуть не втрое чаще, чем в восточных районах, в Аукштоте, а топонимы на -ieciai встречаются в районе городов Joniskelis, Vabalninkas и Birzai, в части Северной Литвы, которая непосредственно граничит с Восточной Земгале, входящей в ареал -ietis. Интересно наблюдение А. Непакупного о том, что соответствующий -nieks / -ininkai германский суффикс -ing- выступает в названиях жителей и очень продуктивен в словообразовании германоязычных стран. Суффикс -ing- также характерен для местных названий восточных районов Скандинавии, в частности, Восточной Швеции. В балтском ареале мы встречаем его и в названии ятвягов (< лит. jotvingai при закономерном слав. ятвязь). Впрочем, такой же суффикс -ing- отобразился в германизированной форме названия прибалтийско-финского народа водь (kreving- при лат. krievini — уменьшительная форма от krievs «(позже) русский») [29].
Принимая во внимание вышесказанное, можно даже заключить, что второй компонент в титуле прусского первосвященникаКрыве-Крывейтэ может тоже отсылать к месту его происхождения, а весь титул тогда означал бы ‘Крыве с Кривии’ или ‘Крыве с земли крэваў (крываў)’.
На сегодняшний день наиболее аргументированной представляется гипотеза, согласно которой наше этническое название происходит от имени мифического родоначальника определенной религиозной традиции— наивысшего священника Крыва[30], культ которого в той или иной степени был свойственен в свое время большинству балтских народов (сравн.: лит.krivis, krive, krivaitis, лат. krivs ‘священник’, лит. krivule, krive ‘искривленный на конце жезл священника; символ соединенной определенной религиозной традиции территориально-родственного общества’ и др.). В тех или других вариантах эту версию поддерживали такие исследователи, как Г. Миллер, М. Карамзин, Т. Нарбут, А. Киркор, М. Касторский, П. Третьяков, В. Седов, Б. Рыбаков, Дз. Мачинский, Г. Лебедев, Э. Зайковский, В. Топоров [31] и др. Надо отметить, что эта гипотеза хорошо стыкуется с сообщениями античных авторов о некой особой набожности и религиозности «гиперборейцев». Впрочем, на упрямую приверженность кривичей своей религиозной традиции и их нежелание принимать христианство обращал внимание еще в XII ст. русский летописец. К тому же, как недавно заметил В. Топоров,
«кривичи могут осмысливаться как определенного рода левиты, племя жрецов, священников» [32].
Этимология основы *kriev- довольно прозрачная. Мы имеем дело с одним из рефлексов индоевропейского корня *(s)ker- ‘поворачивать, гнуть, кривить’. Слова этого корня удостоверены в индоевропейских языках — как в древних, так и в живых: праслав. *krivъ ‘непрямой, несправедливый, левый’, лит. kreivas ‘кривой, согнутый’, лат. krievs ‘кривой’, санскр. vakriya‘искривленный, изогнутый’, лат. curvus ‘кривой, изогнутый’ и пр. Семантический переход ‘кривой’ > ‘сакральный, ритуализированный’ произошел, пожалуй, еще со времен «индоевропейского единства» [33]. Примеры, несущие на себе следы архаичной магической символики, хорошо известны: уже упомянутые лит. krivis ‘языческий священник’, krivule‘кривуля, магический жезл, кривой посох деревенского старосты’. Добавим сюда же термин кривая ‘чародейная’ (утка, жаба, волчица и пр. — часто упоминаемые в сказках чудесные помощники главного героя), кривые вечера ‘чаровные вечера’ (как правило, на Коляды или на Купалье, когда могли происходить самые невероятные чудеса). В связи с этим нельзя не упомянуть и про один из эпитетов Аполлона — Лёксиос ‘кривой; тот, кто дает кривые, двусмысленные советы, предсказания’. Интересно, что рядом с тем ареалом, где и поныне живет обряд «похорон стрелы», известны обрядовые танцы «Лука» и «Кривой танок», синонимичные своими названиями (сравн.: «Лука» и Лёксиос). Достоин пристального внимания латинский ритуальный термин lituus ‘искривленный авгурский посох, жезл’ в связи с еще одним названием «гиперборейской зоны» Литва (Lietuva) и этнонимом литвины, литовцы (lietuviai). Обратим также внимание на то, что в Молдове и сегодня словом крывец называют северный, северно-западный и восточный ветры, а в южнославянских языках зафиксированы такие определения северного ветра: серб.-хорв. кривац, словен. krivec, болг. кривец [34]. Упомянутые названия с основой *kriv-, используемые отчасти для номинации северного ветра, могут быть реликтами давней традиции сакрализации Севера (припомним «северные» образы индоевропейских мифологий: индийская гора Мэру, иранская Хара Березайти, античная Гиперборея, островок Туле и пр. [35]).
Нельзя не отметить, что семантический переход ‘кривой’ > ‘сакральный’ свойственен всей так называемой циркумбалтийской культурной зоне, культурам как балтов, так германцев и славян. В качестве примера можно привести общую для белорусов, древних пруссов и готов модель наименования праздничного дня, сравн.: бел. крывыя вечары, прус.lankinan ‘святочны’ (< *lank- ‘кривить, гнуть’)[36], готск. dulds ‘свята’, ст.-инд. parvan ‘сустав; поворотный момент времени; праздник жертвоприношения в дне смены лунного календаря’[37]; сравн. еще общий для балтов и германцев этимон на определение жертвы: лит. alka ‘жертва; место для пожертвований; жертвенная гора; идол’, лат. аlks ‘идол’, гот. alhs, ст.-анг.ealh, ст.-сакс. alah ‘божница’, бел. валачобнае ‘святочный подарок, гостинец, дар (как пожертвование кому-то зачем-то)’ (< и.-е. *elk-/*olk- ‘кривить, сгибать’) [38]. Изложенная выше этимология этнонима кривичи стыкуется с большим материалом, который подтверждает почти универсальный характер сакральной или магической роли нестандартного члена противопоставления, к примеру, кривой, а не прямой, левый, а не правый, что связано с системой оппозиций древней модели мира [39].
Какие же факты могли бы более точно свидетельствовать в пользу рассматриваемой гипотезы? Из средневековых письменных источников мы знаем пока только одно, но очень показательное свидетельство. Так, в грамоте великого князя литовского, дедича кревского, витебского, полоцкого и др. Ольгерда, сохраненной в списке 1451 г., говорится:
«Кгды в паньстве нашом литовском, земяне наши господарске трудность мають в росправе межи себе в спорах и нестатках вшеляких, смежных кривдах и покривдженях, для неменея или одлеглости Кревов, терпять или терпити дають другим обиды, настия, напасти, прото мы господар уставуем, ижбы вот толь хоружии нашии в хоружствах своих в Великом Княжстве Литовском, таковыи спорности, то само яко Кревове с тоюж моцою судили и суды свои в дело вводили, кром одзыву, а одзыв по ваге речи и обычаю давному идеть до нас господаря»[40].
Тут, как видно, слово крэвы употреблено, во-первых, как термин, и, во-вторых, в недвусмысленном контексте. Припомним, что в традиционных обществах судебные функции были исключительной прерогативой служителей культа. Да, рассматривая культуру древних иранцев, М. Бойс отмечала, что
«именно из среды священнослужителей (как и в средневековой Европе) происходили судьи, разные чиновники и правители, нужные каждому развитому обществу» [41].
Другие свидетельства косвенны, но часто тоже довольно красноречивы. Да, в Беларуси, в особенности на Витебщине, распространены легенды про так называемые «камни-портные». Заметим, что эти «портные», не беря денег за свою работу, выставляли, тем не менее, удивительное требование: чтобы ходатай дарёной одежды категорически отказался от посещения церкви, т.е. возвратился к своей языческой вере. И еще одно требование выставлялось посетителю этого своеобразного капища: не высказывать своей просьбы просто, а, так сказать, «вкривь», например: «Пошей лишь бы как, чтобы один рукав был длиннее другого» и т. д., согласно известной белорусской поговорке «произноси вкривь — будет прямо». Последнее обстоятельство, а именно спонтанная этимологизация слова «портной» позволяет воссоздать трансформационную шеренгу: портной (бел. кравец) < крывец < крывіс. Это обычная модель замены балтских слов на -isславянскими формами на -ец. Таким образом, мы имеем основания видеть в этих легендах отображение определенных исторических реалий времен христианизации нашей страны.
О том, что отдельные представители бывшей корпорации священников-крэвов могли сохраниться в глухих районах к позднему средневековью, может свидетельствовать своеобразный языческий ренессанс, который отмечается белорусскими археологами и проявляется в воссоздании определенных элементов древней похоронной обрядности. Согласно исследованиям В. Левко [42], у д. Крапивно Оршанского р-на есть похоронные памятники, которые датируются XIII — XVII вв. Это круглые курганы, похороны в каких сделаны как по обряду ингумации (в ямах), так и кремации (в насыпях). Последнее обстоятельство в особенности интересно, ведь выполнение обряда кремации требует участия, так бы сказать, «специалистов» — священников-крэвов (или их потомков), которые обладают «технологией» сжигания покойников [43].
И, конечно, нельзя не упомянуть в связи с этим, что к началу ХХ ст. своего «крево» имело знаменитое капище в Минске [44]. Обращает на себя внимание имени его священника — Севастей. Вполне возможно, что это могло быть династическое имя служителей святилища, ведь, по рассказам местных жителей, отца Севастея звали тоже Севастеем. Это имя созвучно с именем мифического основателя похоронной традиции по обряду трупосожжения у балтов — Совия (он же фигурирует и как основатель религиозной традиции вообще, из-за чего его последователи «совицею наричются»). Как показал В. Топоров [45], этимон этого имени имеет укоренившиеся индоевропейские связи и именно в мифо-ритуальной терминологии. В середине ХIII ст., когда пассаж про Совия был вставлен в перевод «Хроники Яана Малалы», эти мифо-ритуальные мотивации были еще актуальными, тем более, что принадлежали к живой традиции. Принимая во внимания живучесть дохристианских традиций на Беларуси, можно допустить, что «династическое» имя минских священников может быть эхом этого давнего наследства.
К косвенным историческим свидетельствам можно добавить и то, что в Великом Новгороде резиденция епископа располагалась в Людиным конце, основанным, как известно из археологических исследований, кривичами. Не менее интересно, что там же была ул. Прусская [46], такая же улица известна и в Креве. А из того, что концевую структуру имели, по-видимому, все большие кривские города, нельзя не отметить в рассматриваемом контексте, что в средневековом Полоцке был Крывцов посад (вспомним очень правдоподобное сравнение крывец — крывіс), а среди микротопонимов Витебска известен был Кривой мост. В основанной кривичами в VII ст. Старой Ладоге было урочище Кривая Часовня, которое Г. Лебедев, специально изучавший топографию этого поселения эпохи викингов, небезосновательно связывал с культомКрыве-Крывайтиса [47].
Прусско-кривская связь топонимически красноречиво выявлена на Беларуси. Так, например, на северо-западе от Солигорска расположен топонимический комплекс, который состоит из поселений Кривичи, Прусики, Прусы и Пружанка (тут имеем, возможно, переход s > š > ž
, на юг от Старых Дорог рядом с д. Кpываль теснятся Прусы, интересно также, что на Шкловщине рядом с Крывелем есть поселения Литовск и Лотва.На южной окраине Беловежской пущи, на полночь от Жабинки, находится интересный топонимический комплекс, в сердцевине которого поселения Кривляны (2), а вокруг — Мажейки, Шведы, Бояры, Жадики, Вежки (2), Столпы, Велунь, Пруски, Литвинки, Пруска (2), Вежна, Пилишча, Бильдзейки, Большой Лес и болото Велатин. Прежде всего обращает на себя внимание довольно выразительный балтский фон: Мажейкі, Жадики, Велунь, Прусский, Пруска, Пилишча (лит. pilis ‘замок’,pyla ‘вал, насыпь’), Бильдзейки (лит. bildeti ‘грохотать, стучать’), Велатин, возможно, Вежки и Вежна (лит. veze ‘колея’, vezti‘везти’ или vezys ‘рак’), а также и сама Жабинка (лит. žabìnė ‘куст’). Как отмечает П. Гавчас, около деревень Велунь и Большой Лес, а тоже болото Велатин находятся ятвяжские курганы, что, возможно, и отображается в соответствующих названиях с корнем *vel-, сравн. лит. vele ‘душа’. В связи с этим тот же П. Гавчас высказывает мнение, что Крывляны могли быть какими-то центрами всего округа, где со времен ВКЛ жили языческие священники kriviai [48]. Эволюция названия, на наш взгляд, могла произойти таким образом: Крыўляны < *Крыв(’)яне < *Kriviones < kriviai ‘священники’ (что касается форманта -on- в реконструированной форме *Kriviones, сравн.: Tulissones, Ligaschones, Burtonei — названия прусских священнических корпораций [49]). С другими состояниями прусских священников Nerutti (сравн. лит. nerti ‘нырять’) иWaszkones (сравн. лит. vaskas ‘воск’), которые объясняли знаки, ныряя в воду или выливая на воду воск соответственно [50], можно связывать названия деревень, расположенных в Копыльском р-не: Нарути на запад и Вошкаты на восток от Кривого Села. Сопоставление слов Вошкаты и Waszkones возможно из-за чередования суффиксов -on- / -en- и -ut- / -ot- в титулах прусских священников (сравн.: Zigenotten и Zygonotten, Lekutones и пр). В той же местности находятся поселения Большие и Малые Прусы.
В рассмотренной П. Гавчасом топонимической шеренге обращает внимание соседство местных названий с основами Kriv- иVel- (Крыўляны и Велунь, Большой Лес и Велатин). Похожее сочетание было отмечено в конце ХІХ ст. Ф. В. Покровскимоколо м. Городок (теперь Молодеченский р-н Минской обл.). Согласно сведениям, полученным от местного лесника, в бывшем поместье Давцевичи, в лесном урочище Велишки (сравн. лит. vele ‘душа’) было несколько курганов, что народом считались могилами жрецов-«крэвейтов». Сама же обитель называлась «Крыве» [51]. Увы, единичная фиксация не позволяет сверить эти, безусловно, интересные сведения. Однако в пользу их правдивости могут свидетельствовать некоторые косвенные данные.
В окрестностях Городка есть еще два местных названия с основой Kriv-: д. Крывенки и ручей Крывец (у д. Глинища). Что касается названия ручья, то оно целиком может быть мотивировано особенностями его русла. Название деревни, очевидно, патронимического происхождения от фамилии Крывенко (откуда бел. Крывенки и пол. Krzywionki [52]) или Крывеня (откуда рус. Кривеньки) [53]. Оба варианта первоначальной фамилии могут рассматриваться как производные от основы *Крыв- с распространенными на Беларуси формантами -еньк- /-еня. Такие фамилии, как правило, давались женщинам по имени мужа с соответствующей основой (сравн. гипотетическое имя *Крыв мифологического родоначальника кривичей [54]) или по прозвищу мужа Кривой, т. н. «одноглазый». Последняя возможность целиком не исключается, но Кривой («одноглазый») может быть и поздним переосмыслением имени-титула Крыв (с kriivis ’жрец’). Тут стоит отметить, что рядом с Крывенками находится деревня Русалишки, название которой интересно в двух отношениях. Во-первых, своим типично балтским (литовским) формантом -ішк- (-isk-), который означает принадлежность носителю имени, выраженным в основе (сравн. Михалишки, Гердутишки, Петришки и г.д.). Во-вторых, тем, что ни в белорусской, ни в литовской антропонимии не встречается такой основы как русал-. Остается предполагать принадлежность этого места мифологическим русалкам, которыми в представлениях окружающих жителей могли казаться служанки Крыва местной «кривули» (округа) – вайдэлотки.
Балтский топонимический фон окрестностей Городка, как, например, Гердутишки (от собственного имени *Gerdutis с характерным формантом -isk-, который отмечает принадлежность; сравн. имена собственные Гердзень, Альгерд, а тоже современные литовские имена Girdutis/Girdute, Girdenis/Girdene можно полагать, что все они связаны с лит. girdeti ’слышать, слышно’, girdas ’слух, молва, *слава’ или girdyti ’поить, давать пить, спаивать’); Гудавщина (к лит. gudai ’беларусы’);Кілтаўцы (возможно, к лит. keltas, keltuvas ’паром’, keltininkas ’паромщик’; деревня находится недалеко от левого берега Березины Неманской и от неё идет дорога через реку на правый берег); чуть подальше на юг Бакшты (Воложинский р-н; от ст.-бел. и лит. бакшта ’башня, высокая пристройка’); неподалеку от Караютки (Воложинский р-н; на русских картахКаряютки; к лит. kariautojas ’воин, вой’; возможно, от личного имени Карыят, лит. Karijotas; в середине XIV ст. Карыят, сын Гедымина, управлял Новгородским княжеством); Есьманавцы (Воложинский р-н; от имени собственногоEismantas/Eismontas); на юго-восток от Крывенак, недалеко от Гердутишак, Гойжева и Кайтяни, на север от д. Рыды.
Интересно, что тот же лесник сообщил Ф. В. Покровскому и про городище в бывшем поместье Дущицы того же Городоцкого округа. По народным представлениям на этом городище до принятия крещения приносились жертвы.
Окрестности Городка были обжиты балтами не позднее железного века, о чем свидетельствуют многочисленные исследованные и разведанные археологические памятники. Так, городище культуры штрихованной керамики находится около дд. Васькаўцы (рус. Васьковцы), Глинища (на левом берегу ручья Крывец), Дубрава (Аляхновіцкі с/с), быв. д. Душчыцы, д. Красное (центр с/с), между д. Парадаўшчына и Гарадзішкі. В самом Городке исследовано поселение II-V вв. и несколько курганных групп с керамикой позднего этапа зарубинецкой культуры (часть керамики имела расчёсы и штриховку)[55].
Интерес представляет археологический памятник Девичья гора у д. Дубрава. Согласно преданию, на той горе живьем была зарыта девушка, а вместе с ней покоились два парня, погибших в время соревнования за право стать ее мужем. Сейчас на горе находится курганный могильник XI — начала XII вв., исследованный в 1987—1990 и 1992 гг. Э. Зайковским [56]. Курганы или составлены из камней, или внизу обложены венцом из камней. Это, а также находки браслетов с зооморфными концами указывает на балтскую принадлежность населения, что оставило эти памятники. Стоит отметить, что еще до недавнего времени на Девичьей горе праздновали Купалье. Сюжет предания про зарытую живьем девушку очень напоминает стародавнюю практику наказания вайдэлотки, что нарушила обещание сохранять свою целомудренность.
Таким образом, несколько линий несхождений: хронологическая связь Купалья с Русальной (Граной) неделей (Купалье может хронологически совпадать с концом Русальной недели), синонимизм в наименовании купальского женского персонажа — «купалачка-русалачка» (сравн. тоже лит. Rasa ’Купалле’), целомудренность мифологических русалок и вайдэлоток, похороны живьем виновников вайдэлоток (как и соответствующих им римских весталок) и девушки на горе, связанной с Купальем, делают сказанное выше мнение о связи д. Крывенки и Русалишки с неким прежним сакральным центром очень вероятным.
Наконец, нельзя обойти вниманием и того факта, что, по рассказам городчан, записанных Ф. В. Покровским, в самом Городке, на городище под названием Замок, когда-то действительно стоял замок, в котором отбывала наказание непокорная кривичанка Рогнеда. Впрочем и Заславье, где Рогнеда, согласно летописям находилась в ссылке, тут совсем недалеко — километров 30 на юго-восток от Городка. Ее имя, как и имя ее отца, первого полоцкого князя, Рогволода, очень вероятно, производное от балто-сканд. основы *rag(n)- с общей значимостью «видения», «предвидения», «прорицания» (сравн. лит.regeti, лат. redzet ’видеть, созерцать’, лит. ragana, бел. диал. рагана ’ведьма, волшебница’, сев.-герм. ragnar ’бог’, Ragnheidr — дочка легендарного норвежского конунга Ragnvaldr’a, вторая часть имени которой соотносится с современными англ.heathen, нем. Heide ’язычник’). Это обстоятельство, а также летописное сообщение о ее постриге в монахини после неудачной попытки посягательства на жизнь киевского князя Владимира, позволяет, по крайней мере, поставить вопрос о реинтерпретации огульно признанных летописных сведений.
Все отмеченные обстоятельства, вместе взятые, указывают на довольно прочное сохранение в этом уголке Беларуси традиций местного балтоязычного населения, крещенного относительно поздно, и придают сведениям Ф. В. Покровского дополнительный вес.
Действительно, в средневековье такой раздел на довольно небольшие округи — кривули-копы (сравн. лит. krivule ‘сельский сход, копа’) — был для Беларуси и Литвы явлением обычным (именно в границах этих округов творили известные копные суды, что управлялись правом обычая). Есть основание видеть следы такого давнего раздела в изречениях такого типа, как«семь верст — не кривуля», которые, возможно, отображают и пространственные размеры бывших округов. По крайней мере, это хорошо коррелируется со сведениями про то, что деятельность каждой копы (капавища, или копища) распространялась во все четыре стороны на четырнадцать верст [57]. Сравн. также: «Багаты двор // На семи вярстах, // На восьми стаўбах…» (в рождественской песне с довольно выразительным ритуальным контекстом) [58]. Отмеченная ситуация в районе Жабинки, в принципе, соответствует такому мнению, в особенности, если обращать внимание на указанный балтский фон. Вполне возможно, что «кривские» топонимы имеют причастность к прежним региональным или межрегиональным святым местам и местам, где происходили специальные собрания, известные еще в племенной период [59].
Другой вариант административно-территориального раздела — структура староств, которые в свою очередь разделялись на войтовствы. Так, довольно хорошо оснащенное в XVII ст. Бартянское староство состояло из четырех войтовств: Пяляского, Скаловского, Горадзенского и Панемонского (в состав каждого из них входило от трех до восьми деревень, что и образовывали рассмотренные выше достаточно небольшие округи). Интересно, что Бартянское староство было заселено в XIV ст. прусскими беглецами и переселенцами из земель Барта и Скаловия, о чем свидетельствуют и современные номинации жителей: скалики (skalikai) и барцяки (barc’ekai), борти [60].
Название борти стало даже специализированным термином для определения корпорации строителей и охранников мостов. При этом надо учесть еще два момента:
стройка мостов в индоевропейских традициях входила в круг обязанностей определенных священнических корпораций (сравн. лат. Pontifex ‘тот, кто строит мост’[61], ритуальный контекст имеет и напевная формула «масці кладку, заві ў хатку» в колдовских и калядных текстах);
термин барцяки уже был сопоставлен с названием одной из священнических корпораций: ст.-бел. буртник, лит.burtininkas ‘ворожей’ при burtas ‘жребий’, burti ‘кидать жребий, ворожить’ [62].
Такие территориальные структуры могут быть наследством очень давних времен. Так, А. Макушников, проанализировав возможные источники происхождения сельской территориальной структуры Гомельщины, делает вывод, что:
каждое общество XVI ст. имеет по одному историческому предшественнику второй половины I тыс. до н. э., что свидетельствует о связи структуры землевладений двух эпох;
структура земельного раздела, которая восходит ко времени милоградской культуры, приблизительно в таком же виде существовала и в течение I — начала II тыс. н. э.
Отмеченная преемственность свидетельствует о глубоком консерватизме сельского (сначала — родового) общества в Нижнем Посожье. Сохранение ее территориальной структуры в течение столетий не было бы возможным без определенных связей носителей местных археологических культур железного века и раннего средневековья.
Средневековая государственность долгое время не разрушала территориального общественного раздела, а использовала его перевес в своих хозяйственно-экономических целях [63].
Наличие очень консервативной административно-территориальной структуры, которая берет начало, по крайней мере, с железного века и сохраняется до средневековья, а также свидетельство о её связи с религиозным культом древних балтов — все это поднимает вопрос о существовании у нас потестарных институтов теократического типа, похожих на те, которые были известны в языческой Пруссии [64].
Предыдущее же подведение итогов вышеизложенного материала позволяет сделать такие утверждения:
Истоки этнохоронима Кривия уходят в глубокую старину;
наиболее обоснована сакральная этимология наименований кривичи и Кривия; есть основания полагать, что сакральный статус территории, где проходит т.н. главный европейский водораздел, откуда вытекают крупнейшие европейские реки (Волга, Двина, Днепр, Неман), находит подтверждение не только в древних представлениях близких и далеких народов, но и соответствует реалиям здешней этнокультурной традиции.
Статья дополнена и доработана автором на основе лекции: «Титулатура отечества: Кривия, Литва, Белая Русь»
[1] Iмя тваё Белая Русь / Укл. Г. Сагановіч. Мн., 1991.
[2] Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
[3] Абмеркаванне некаторых рэлевантных фактаў гл.: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995. С. 187—195.
[4] Ксенофонт. Киропедия. М., 1976. С. 7—10; Альбедиль М. Регламентация поведения в связи с четырьмя стадиями жизни в индуизме // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985. С. 65—94.
[5] У гэтым сэнсе паказальныя, напрыклад, міф пра паходжанне беларусаў (Легенды і паданні. Мн., 1983. С. 78—79) і казка «Ванічка-дурачок» (Чарадзейныя казкі. Ч. 1. Мн., 1973. С. 406—408), дзе актуалізаваная колеравая сімволіка.
[6] Геродот. История. Л., 1972. С. 188—190; Бонгард-Левин Г., Грантовский Э. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история. М., 1983. С. 64—86.
[7] Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. М., 1988. С. 61.
[8] Вернан Ж.-Я. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988. С. 64, 163—164.
[9] Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. С. 193—194.
[10] Рис А., Рис Б. Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе. М., 1999. С. 135—136.
[11] Беларускі фальклор у сучасных запісах. Гомельская вобл. Мн., 1989. С. 23.
[12] Чарадзейныя казкі. Ч. 1. С. 406—408.
[13] Пра варну брагманаў і суадносіны панятку варны з колеравай сімволікай гл.: Перзашкевіч А. Да пытаньня аб варне брагманаў у поствэдыйскі пэрыяд // Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1994. № 1. С. 53—62; Перзашкевіч А. Да пытаньня аб паняцьці varna ў дачыненьні да грамадзтва вэдыйскіх арыяў // Kryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1996. № 1. С. 51—56.
[14] Геродот. История. С. 188—190; Рыбаков Б. Киевская Русь и русские княжества XII — XIII вв. М., 1982. С. 24—25; Агбунов М. В. Путешествие в загадочную Скифию. М., 1989.
[15] Тилак Б. Г. Арктическая родина в Ведах. М., 2002.
[16] Сейбутис А. Проблема этногенеза балтов и славян в свете палеогеографии // Природа. 1980. № 11. С. 78—85; Сейбутис А. Индоевропейцы: палеоэкология и природные сюжеты мифов // Природа. 1987. № 8. С. 96—106.
[17] Сейбутис А. Проблема этногенеза балтов и славян в свете палеогеографии. С. 78—85; Schmid W. P. Idronimi antico-europei // Res Balticae. Pisa, 1997. C. 89—102; Haudry J. The Indo-Europeans. Washington, <1998>. С. 99—113.
[18] Елизаренкова Т. «Ригведа» — великое начало индийской литературы и культуры // Ригведа. Мандалы I — IV. М., 1989. С. 426, 429—431; Герни О. Р. Хетты. М., 1987. С. 64; Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М., 1987. С. 39—74.
[19] Рыбаков Б. Язычество древних славян. М., 1981. С. 354—437 (пра атаесамленне гіпербарэйцаў з балтамі гл. с. 399—400).
[20] В. Іванаў і У. Тапароў зацемілі, што гіпербарэйцы маркіруюць пэўную мяжу ведаў антычных людзей пра Поўнач тагачаснай айкумены. Даследнікі звярнулі ўвагу на цікавую дэталь: гіпербарэйцы дасылалі скіфам ахвярныя дары, загорнутыя ў жытнёвую салому, што можа сведчыць пра знаходжанне гіпербарэйцаў на поўнач ад скіфаў (Иванов В., Топоров В. О древних славянских этнонимах (основные проблемы и перспективы) // Славянские древности (Этногенез. Материальная культура Древней Руси): Сборник научных трудов. Київ, 1980. С. 31). У антычныя часы (ранні жалезны век) на поўнач ад іранскамоўных скіфаў жылі балцкамоўныя плямёны.
[21] У паўднёва-ўсходняй Беларусі яшчэ і дагэтуль абрад «пахавання стралы» застаецца жывой традыцыяй і рэгулярна ладзіцца ў тэрміны, якія адпавядаюць старагрэцкім таргеліям — святу ў гонар Апалона і Артэміды.
[22] Зайкоўскі Э. Першабытныя помнікі паўночнай Беларусі. Мн., 1990. С. 32, 38; Клімчук Ф. Да вытокаў фармаваньня ўсходнеславянскіх народаў // Кryŭja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1998. № 1. С. 131—132.
[23] Топоров В. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях // Славяне: адзінства і мнагастайнасць: Міжнародная канферэнцыя (Мінск, 24 — 27 мая 1990 г.): Тэзісы дакладаў i паведамленняў. Секцыя 2. Этнагенез славян. Мн., 1990. С. 87—90.
[24] Полацкiя князi, між іншага, часам называлiся ў летапiсах не «крывiцкiмi», а «крыўскiмi», параўн.: «кривьские князи» з 1162 г. (паводле: Пашуто В. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 419).
[25] М. Фасмер падтрымліваў версію аб патранімічным паходжанні назову крывічы, выводзячы яго ад імя міфічнага родапачынальніка *Кривъ (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. Т. II. М., 1986. С. 375).
[26] Хабургаев Г. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М., 1979. С. 195—196, 214.
[27] Mūsdienu latviešu literārās valodas gramatika. I. Fonētika un morfoloģija. Rīgа, 1959. С. 138.
[28] Непокупный А. Ареальные аспекты балто-славянских языковых отношений. Київ, 1964. С. 32—33.
[29] Агеева Р. Страны и народы. Происхождение названий. М., 1990. С.
[29] Агеева Р. Страны и народы. Происхождение названий. М., 1990. С. 44, 99.
[30] Иванов В., Топоров В. Мифологические географические названия как источник для реконструкции этногенеза и древнейшей истории славян // Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976. С. 127; Иванов В., Топоров В. Крив; Криве // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. Т. II. М., 1998. С. 14; 15.
[31] Топоров В. Прусский язык: Словарь. K — L. М., 1984. С. 196—205.
[32] Топоров В. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях. С. 89.
[33] Маковский М. Лингвистическая комбинаторика: Опыт топологической стратификации языковых структур. М., 1988; Карулис К. Лтш. Elgava «Елгава» // Балто-славянские исследования. 1982. M., 1983. C. 123—129.
[34] Клімчук Ф. К истокам формирования восточнославянских народов. С. 133; Супрун-Белевич Л. Некоторые славянские обозначения ветра // Вестник БГУ. Серия 4. Филология. Журналистика. Педагогика. Психология. 1986. № 3. С. 32. Ф. Клімчук допускает, что «кривское» именование ветра можно интерпретировать, как «ветер, который дует с далекой страны Кривии». Такой возможности тоже нельзя отказывать в свете того, что, к примеру, на Балканах известные названия ветра, которые словно «помечают» место его зарождения: славац. poliak ‘вецер, который дует с стороны Польши, северный ветер’, балг. дунавец ‘вецер, который дует с стороны р. Дунай’. Но против связи такой модели с «кривскими» названиями ветра свидетельствует шибко далекое расстояние стран, где эти названия известные, от Кривии.
[35] Бонгард-Левин Г., Грантовский Э. Вот Скифии до Индии…; Широкова Н. Культура кельтов и нордическая традиция античности. Спб., 2000. С. 17—74. Сравн. тоже старопрусские верования про то, что весенняя молния с полночи или востока есть знак хорошего урожаю, а убитый этою молниею считался за «приятного богу» (Baltu religijos ir mitologijos saltiniai. T. III. XVII a. Vilnius, 2003. С. 251).
[36] Топоров В. Прусский язык: Словарь. L. М., 1990. С. 71—74.
[37] Топорова Т. Семантическая структура древнегерманской модели мира. М., 1994. С. 111—112.
[38] Санько С. Достоверный беларусский рефлекс одного цыркумбалтийского ритуального термина: *alka- : блр. *volok- // Беларусь в системе трансевропейских связей в I тыс. н. э.: Тезисы докладов и сообщений международной конференции (Минск, 12 — 15 марта 1996 г.). Мн., 1996. С. 71—73.
[39] Иванов В., Топоров В. О древнейших славянских этнонимах (основные проблемы и перспективы). С. 27—29.
[40] Цыт. согласно: Prochaska A. Czy istnial Krywe na Litwie // Kwartalnik Historyczny. 1904. R. XVIII. Z. 3—4. C. 485—486; Buga K. Rinktiniai rastai. T. I. Vilnius, 1958. С. 179; Витязь С. Уникальная хронологическая пометка в документе большого князя Ольгерда // Белорусский археографический ежегодник. Вып. 3. Мн., 2002. С. 100—101.
[41] Бойс М. Зороастрийцы… С. 83.
[42] Левко О. Средневековые погребальные памятники Оршанского Поднепровья // Время, памятнеки, люди: Памяти репрессированных археологов: Тезисы докладов международной конференции (Минск, 27 — 30 октября 1993 г.). Мн., 1993. С.73—75.
[43] Такое обстоятельство позволяет снизойти мнение И. Марзалюка про то, что нет «ни каких оснований рассматривать восточнославянское население Северно-Восточной Беларуси в ХII — ХIII вв. как языческое» за шибко спешное (Марзалюк И. Похоронный обряд как исторический источник по христианизации Северно-Восточной Беларуси // Проблемы археологии и древней истории Верхнего Поднепровья и соседних территорий: Международная научная конференция (30 января — 1 февраля 2002 г.): Доклады и сообщения. Могилев, 2002. С. 192). сравн. также свидетельства с «Правдивого основательного описания русинов…» (1581 г.) померанского немца Павла Адэрборна, которого удивили увиденные им средь люда Северной Беларуси яркие элементы живой языческой традиции: «В лесах в их есть особенные деревья, посаженные их отцами ради молитв, с этих дрэваў оне снимают кору, дробят ее и лечат ею не только уродование, но залечивают тоже раны и всякая боль…», в домах же, согласно П. Адэрборна, держали «особых змей» (цыт. согласно: Г. С. Беларусь глазами Одэрборна // Свобода. 2004. № 1).
[44] Ляўкоў Э. Молчаливые свидетели былого. Мн., 1992. С. 43—53; см. тоже публикацию дневника Михаила Кацара «Языческое капище в Менске в ХІХ — начала ХХ ст.» в этом издание.
[45] Топоров В. Заметки по похоронной обрядности (к 150-летию со дня рожденья А. Н. Веселовского) // Балто-славянские исследования. 1985. М., 1987. С. 10—52.
[46] На это обращает внимание в балтском контексте В. Иванов (Иванов В. О связи севернославянской языковой зоны с балтийской // Balto-slowianskie zwiazki jezykowe. Wroclaw, 1989. С. 186).
[47] Лебедев Г. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С. 209.
[48] Гаучас П. К вопросу о восточных и южных граненых литовской этнической территории в средневековье // Балто-славянские исследования. 1986. М., 1988. С. 211.
[49] Топоров В. Прусский язык: Словарь. L. С. 227—230.
[50] Baltu religijos ir mitologijos saltiniai. T. III. С. 267.
[51] Покровский Ф. В. Археологическая карта Виленской губерніи. Вильна, 1893. С. 77.
[52] Slownik geograficzny Krolewstwa Polskiego их innych krajow slowianskich / Pod red. F. Sulimierskiego, B. Chlebowskiego, Wl. Walewskiego. T. IV. W-wa, 1883. S. 809.
[53] К сравнения: в электронном справочнике квартирных телефонов г. Молодечно (общее количество записей — 36056) находим 30 записей на фамилии с основой крыв- (0,83%): Крывальцэвіч (1), Кривая (2), Крывянкоў (1), Крывянок (3), Крывенчык (4), Крывенькі/Крывенькая (5), Крывец (6), Крывецкі (1), Кривицкий/Кривицкая (7), с их 13 с основой крывен-.
[54] В. И., В. Т. Крив / Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. С. 14.
[55] Поболь Л. Д. Археологические памятнеки Белоруссии: Железный возраст. Мн., 1983. С. 369—370.
[56] Зайковский Э. М. Раскопки на Девичьей горе // Историческо-археологический сборник. № 4. Мн., 1994. С. 71—87; Зайковский Э. Тайны Девичьей горы // Kryuja. 1994. № 1. С. 91—101; Зайковский Э. Девичья гора // Беларуская мифология: Энциклопедический словарь. Мн., 2004. С. 144—145.
[57] Шкялёнак М. Копныя суды в Беларуси // Шкялёнак М. Беларусь и соседи: Исторические очерки. Bialystok, 2003. С. 204.
[58] Зимнее песне. Мн., 1975. № 199.
[59] Vaitkevicius V. Alkai: baltu sventvieciu studija. Vilnius, 2003. С. 204.
[60] Суднек Т. К изучению исторической антропонимии литовско-белорусского пограничья // Балто-славянские исследованея. 1986. С. 213—219; Суднек Т. К истории языковой ситуации Пелясы // Балто-славянские этноязыковые контакты. М., 1980. С. 187—188.
[61] Топоров В. Мост // Мифы народов мира… Т. II. С. 176—177.
[62] Поподробнее про связь основы burt- со священническими функциями см.: Топоров В. Прусский язык: Словарь. A — D. М., 1975. С. 266—267.
[63] Макушнікаў А. Про происхождение сельской территориальной структуры Гомельской обл. // Время, памятники, люди… С. 76—79.
[64] Кулаков В. Земля пруссов и «прусские земли» // Балто-славянские исследования. 1985. С. 98—101.
Перевод: N.P.
оригиналkryuja.org/artykuly/druvis/sanko_kryuja.html